Лев Успенский - За семью печатями

Все это было давно. Теперь, когда археологи пускаются в свой очередной поход на Алтай, их там с нетерпением ждут друзья, крепко заинтересованные уже не в махорке, не в чае и не в лекарствах, а в самих курганных находках. И когда маленький алтайский школьник Михай ходит по пятам за начальником экспедиции и пристает к нему с бесконечными вопросами об археологических раскопках в других местах, можно думать, что со временем из него вырастет такой же неистовый археолог, как и сам начальник.

Однажды в ленинградский Эрмитаж прибыл странный груз. Целая груда бревен, деревянные колеса, поломанные и покоробленные, что-то вроде кузова повозки и сотни разных обломков и обломочков. Что такое? Неужели эту разбитую телегу собираются выставить в одном из прекрасных залов знаменитого на весь мир музея, там, где хранятся величайшие произведения человеческого гения, ценнейшие образцы искусства древних народов? И как можно починить ее? Ведь известно, что эрмитажные реставраторы ничего не добавляют к древним находкам — ни кусочка мрамора к античной скульптуре, ни одного мазка к полустершейся фреске. И, наконец, нужно сначала разгадать эту диковинную колымагу, увидеть ее в своем воображении. Нужно суметь подогнать друг к другу все эти кусочки, понять каждую деталь. Никогда реставратор не видел ничего подобного. Да и никто не видел. Но историки уже роются в новых и древних книгах, ищут среди всевозможных изображений что-нибудь подходящее. И пока реставратор занят тем, что пропитывает древнее дерево особыми смолами, предохраняющими его от разрушения, ученые находят в старых китайских рисунках то, что им нужно знать о повозках далеких дней.

Теперь работать становится легче. И все же проходит больше двух лет, прежде чем это своеобразное и внушительное сооружение водворяется в одном из так называемых эрмитажных «залов Пазырыка».

Две с половиной тысячи лет назад на этой колеснице привезли тело вождя к месту погребения. В разобранном виде она была положена в могилу, и за долгие века дерево не сгнило, не превратилось в прах. Вся, до последнего колышка, колесница была извлечена из кургана, с великими предосторожностями переправлена с гор в долину и, наконец, доставлена в Ленинград.

Постоим, посмотрим подольше на эту колесницу. Разве не изящна она со своими фигурными точеными балясинами вокруг кузова, на высоких, со множеством тонких спиц, колесах? Есть предположение, что она пришла в дикую горную страну из Китая. Быть может, на ней прибыла китайская принцесса, отданная в жены вождю какого-нибудь горного племени по соображениям государственной важности.

Она музыкантша и танцовщица, эта маленькая китаянка, укутанная в покрывало из тончайшего шелка с вышитыми на нем сказочными птицами. Эти фантастические птицы-фениксы «поют славу своей принцессе», — так пишут о них в китайских книгах. Принцесса держит в руках маленькое драгоценное зеркальце «типа цинь». Еще недавно она виртуозно играла им при дворе китайского императора, исполняя свой самый затейливый китайский танец. Теперь, по обычаю невест, она прижимает зеркальце к своему сердцу — оно принесет ей счастье. Принесет ли?.. Куда ее везут? Кто эти люди, с которыми ей придется прожить теперь всю остальную жизнь? Каким окажется ее будущий властелин? И не ей ли, маленькой принцессе, выпадет честь в день смерти властелина провожать его в царство теней? Известно ли ей, что, по обычаям этой страны, не первую жену, женщину своего племени, убивают и хоронят вместе с мужем, — для этого есть другие жены и наложницы, привезенные из чужих стран?

Мы стоим перед колесницей и фантазируем. Но, может быть, все совсем не так? «Иногда они идут на смерть добровольно», — пишут древние историки. Почему? Из сильной любви к мужу или потому, что жизнь их после смерти покровителя и защитника стала бы слишком тяжелой? А может быть, так крепка вера в лучшую жизнь за гробом? Или просто — так надо, так делают все?

Как трудно проникнуть в мысли и чувства маленькой китайской принцессы, жившей в незапамятные времена! Как трудно понять тех людей! И все же, как много открыли и каждый день открывают нам ученые!

Когда археолог, сидя на корточках перед древней курильницей, разглядывает в лупу зернышки конопли, найденные поблизости во льду могилы, он думает: «Да, именно такую курильницу описывает Геродот, рассказывая об обряде очищения после похорон: «После того как они поставят три древка, наклонно один к другому, они покрывают их войлоком, и, создав круговую защиту как можно лучше, подлезают под войлок, и бросают семена конопли поверх раскаленных на огне камней; брошенное курится, и получается такой пар, что никакая уж эллинская парильня не превзойдет этого. Скифы, восхищенные подобной парильней, громко ликуют. Это служит им вместо омовения, ибо они совсем не моют тела водою».

Конечно, не пар, а дым получался при такой процедуре, и не очищались скифы, а окуривали себя дурманящим дымом конопли. Оттого и ликовали громко, опьяненные. Но это не меняет дела. Самое важное здесь то, что описанные Геродотом предметы в точности соответствуют найденным в курганах на дне могилы: и медная курильница на ножках, и связанные древки — деревянные жерди, покрытые тонким войлоком, и семена конопли в мешочке. Но почему же все это оказалось в могиле, если, по словам Геродота, служило лишь для обряда очищения после похорон? Ведь курган в это время был уже засыпан, как же попали в могилу эти вещи? Нет, конечно же, не только после похорон курили скифы коноплю. Это было привычным занятием. Недаром один из античных авторов — Гесихий Александрийский, — составляя словарь, так и писал: «Конопля — курение скифское». А в могилу курильница и конопля положены для того, чтобы покойный и сопровождающая его женщина могли по пути в страну теней при желании и покурить.

Наш советский археолог делает то же, что и Геродот: смотрит, размышляет, сопоставляет с записями своих предшественников и записывает. А мы читаем его книги и узнаем подробности жизни древних.

Вот они лежат в саркофаге, набальзамированные тела мужчины и женщины. И тут же, среди всего, что необходимо мертвым в их далеком пути в загробный мир, мы видим и музыкальный инструмент, похожий на арфу, и маленькое зеркальце «типа цинь».

В одной из «зал Пазырыка» неподалеку от колесницы вождя висит на стене ковер персидской, а может быть индийской работы. Это настоящее чудо археологии — о нем читают лекции, о нем пишут книги и у нас и за границей. Ковров такой древности в мире больше нет. Самым старым до сих пор считался ковер, вытканный четыреста лет тому назад. Пазырыкский ковер старше на два тысячелетия. Размеры его не так велики — два метра длины на один метр восемьдесят сантиметров ширины. Но специалисты насчитали в нем один миллион двести пятьдесят тысяч узлов. Лучшей из наших туркменских мастериц пришлось бы полтора года ткать такой ковер.