Лев Успенский - За семью печатями

— Здесь стоял город, — говорят археологи, — имя ему Кей-Кобад-шах.

Ученые немало потрудились над раскопками этой древней твердыни. Их усилиями она извлечена из-под земли. Город существовал здесь две с лишним тысячи лет назад. Он был обиталищем множества людей. Лучшие тому свидетели — тридцать шесть могучих башен его стен: для обороны такой громады во время войн требовалось сильное войско.

Люди, жившие в Кей-Кобад-шахе, были настоящими горожанами, а города всегда живут с помощью тех, кто вокруг них занимается земледелием. Здесь, в Средней Азии, в древности, как и сейчас, можно было сеять и жать при одном только условии, — если воду на поля приводят человеческие руки, если всюду бегут каналы, проложенные от удаленных рек и источников, если построена и правильно работает сложная система водоснабжения. Раз стоял этот город-крепость, раз в нем могли работать ремесленники, торговать купцы, судьи судить, а вельможи управлять делами, если его окружали могучие стены, охраняемые воинами, — значит такая система орошения была. Кто же ее соорудил? Чьи руки поддерживали ее в порядке? Кто умело распределял воду по полям? Кочевники, бродячие скотоводы? Смешно даже говорить об этом; все, что мы видим здесь, говорит о высоком уровне оседлой культуры, о могучей и уже сильно развитой цивилизации.

Важно было решить, существовали ли в Кей-Кобад-шахе ремесла, или, как это характерно для ранних стадий развития общества, каждая семья делала для себя все, что нужно для жизни, от пряжи и ткацкого станка до посуды. Археологи изучили этот вопрос прежде всего на примере гончарного ремесла, ибо ничто не сохраняется в земле лучше керамики — целых сосудов и их осколков. Глиняный черепок может рассказать много, когда его умело спрашивают. Если в его изломе видны неправильно налегшие друг на друга слои глины, если поверхность его несовершенна, а обжиг слаб и неумел — сосуд, от которого он остался, был вылеплен женщиной-хозяйкой от руки или, может быть, на примитивном, медленно вращающемся станке. Форма таких сосудов поражает своим разнообразием: видно, что делали их многие руки и каждый лепил как вздумается. Если же черепок звенит, обжиг его красен и крепок, полива хороша, а главное — если всюду на нем заметны правильные концентрические черточки — окружности, тогда он как будто заявляет: «Я был горшком, изготовленным среди сотен собратьев. Нас на быстро вращающемся ножном гончарном круге сделал опытный мастер».

По керамике Кей-Кобад-шаха можно уверенно сказать — здесь работали настоящие гончарные мастерские; их хозяева — высококвалифицированные гончары — занимались только своим делом: готовили посуду на продажу. Более чем вероятно, что они пользовались услугами рабов.

Очень много интересного дало само изучение крепостных стен Кей-Кобад-шаха. Рассматривая отдельные кирпичи, археологи почти на каждом замечали странные знаки, видимо сделанные пальцами по еще влажной глине. Вот двойной крест, вот лук со стрелой, козел с двумя головами. А тут что-то напоминающее буквы. Разгадывая эту загадку, заметили: значки повторяются — похоже, что целые партии кирпича помечались одним знаком. Нельзя ли предположить, что стену строили все жители города, разбившись на небольшие артели? Каждая группа сдавала свой кирпич, помечая его условным знаком-клеймом: никому не хотелось отрабатывать за соседей-лодырей, а в древние времена мало кто рискнул бы подделать чужое тавро — это считалось тягчайшим преступлением. Знаки, похожие на буквы, оказались и на самом деле видоизмененными греческими литерами: во дни Кушанского царства (I в до н. э.) Бактрия пользовалась таким алфавитом.

Вся крепость представляла собой хорошо продуманное военное сооружение. Тридцать шесть ее башен располагались так, чтобы не оставлять мертвых пространств у подножия стен; были устроены даже навесные капониры для ведения косоприцельного обстрела. На башнях было много зубцов, по их числу видно, сколько людей требовалось для обороны. Надо думать, что все свободные мужчины города выступали на его защиту. Подобная система обороны свидетельствует о том, как далеко от начальных времен ушло развитие этой страны.

Для археологического исследования целой республики десять лет — ничтожное время. Как ни успешны были работы Таджикской экспедиции с 1946 года по сегодняшний день, по существу они только еще начаты. Они очень много дали, раскрыли очень широкие горизонты, но вместе с тем сколько еще предстоит сделать впереди! Все время растет список памятников и уже разведанных и только еще взятых на учет. На полях и долинах Таджикистана еще ждут своих исследователей руины времен селевкидов и кушанов, арабов и монголов. Но и сейчас уже ясно одно: от времен первобытного общинного строя до наших дней жизнь этой страны течет как река, и нет в ней ни рокового застоя, ни какой-то особой восточной неподвижности, о которой упрямо толкуют пристрастные историки Запада. Вопреки их высокомерным утверждениям древние бактрийцы были такими же высококультурными людьми, как персы или греки. Сомневаться нельзя — они умели ценить по достоинству прекрасные вещи, вроде тех, из которых состоит Аму-Дарьинский клад, а возможно, и создавать такие вещи своими руками.

Если вы двинетесь от Самарканда вверх по течению Зеравшана, взяв на юго-восток, то через семьдесят километров увидите Пенджикент. Это обыкновенный районный город Средней Азии. На запад от него лежит плодородная равнина; на востоке, совсем близко — горные ущелья, из которых, слившись со своими притоками — Магиан-Дарьей и Кштутом, вырывается еще пенный, еще плещущий и клокочущий водоворотами Зеравшан. Невысокие белые здания, строгие аллеи пирамидальных тополей. Есть винодельческий завод, есть рисовый мельничный комбинат. На подъездах к городу виноград чередуется с кунжутом, кунжут — с табачными плантациями. Есть все, что всегда бывает в таких городках: новые школы и Дом культуры, базар и чайханы вокруг него. Но если вы хотите видеть величайшую достопримечательность Пенджикента, вам придется покинуть Пенджикент.

Кто хочет ее увидеть, тот сядет в машину и, встречая по дороге то «Москвича», то невозмутимого ишачонка, то «Победу», то брюзгливо-презрительных верблюдов, свысока глядящих на мир, отправится по дороге, ведущей опять-таки на юго-восток, к узбекскому кишлаку Кош-Тепе.