Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

Очнувшийся потом от нравственного кошмара самозванщины Русский народ выгоняет поляков и всех своих недругов из своей земли, и ищет себе царя.

Царя этого Русский народ находит в сыне Ксении Ивановны Романовой, старицы Марфы, которая уберегла и вскормила этого сына в страшную пору «лихолетья», воспитала его до 16-ти-летняго возраста и жила с ним в Ипатьевском монастыре, близ Костромы.

Вот здесь-то и является опять на исторический просвет старица Марфа, перед которой прошли все имена, события и деятели Смутного времени – и Годунов, и неведомый Димитрий-царевич, и Марина Мнишек, и Тушинский вор, и царь Шуйский, и королевич польский: она все это видела или обо всем этом слышала.

14-го марта в знаменитый 1612-й год к Ипатьевскому монастырю является торжественное посольство из Москвы – звать на царство сына старицы Марфы, юного Михаила Федоровича, в то время, когда отец его еще томился в польской неволе за Русскую землю.

В этот великий момент старица Марфа проявляет всю самостоятельность своего характера и глубокое понимание того, что произошло на Русской земле в то время, когда она в своем далеком уединении укрылась со своими детьми от ужасов всенародной шатости.

Выборные люди Русской земли явились к старице Марфе и ее сыну с иконами. Она и сын вышли навстречу этому великому посольству, как бы руководимому святыми иконами, и спросили: зачем они пришли к ним? Выборные люди объявили им волю и прошение всей. Русской земли – быть юному Михаилу Федоровичу на царстве.

Ребенок-царь заплакал при этом известии, заплакал от огорчения и страха перед таким великим и страшным делом, как «промышление» над всей Русской землей, еще, по-видимому, не успокоившеюся от всеобщего потрясения. «С великим гневом и плачем» изобранный царь отвечал, что не хочет быть государем над Русской землею, а мать его, Марфа, объявила, что «не благословляет сына на этот велики подвиг».

Выборные люди явились в церковь. Там они подали свои выборные грамоты.

Старица Марфа сказала послам:

– У сына моего и в мыслях нет на таких великих преславных государствах быть государем, он не в совершенных летах, а московского государства всяких чинов люди но грехам измалодушествовались, – дав свои души прежним государям, не прямо служили.

Старица Марфа все им припомнила – их измену Годунову, самими же ими избранному на царство, и убийство того, которого они же признали за царевича Димитрия, и сведение с престола Шуйского, которому сами же целовали крест служить верой и правдой.

– Видя, – продолжала Марфа: – такие прежним государям клятвопреступления, позор, убийства и поругания, как быть на московском государстве и прирожденному государю государем? Да и потому еще нельзя: московское государство от польских и литовских людей и непостоянством русских людей разорилось до конца, прежние сокровища царские, из давних лет собранные, литовские люди вывезли; дворцовые села, черные волости, пригородки и посады розданы в поместья дворянам и детям боярским и всяким служилым людям, и запустошены, и служилые люди бедны.

Сесть на московском престоле, говорила Ксения Ивановна далее, – это идти на явную «гибель». Она, наконец, напоминала выборным, что муж ее в Литве, в полону, что, узнав об избрании сына его на царство, король не пощадит старца Филарета в отмщение за свои неудачи в Русской земле.

Послы чувствуют и понимают всю резкость и правду слов старицы Марфы – и плачут, но продолжают неустанно молить ее благословить сына на царство: молили с третьего часу до девятого!

Ничто не помогало. Тогда они начали грозить Марфе гневом Божьим, наказанием за то, что она дает погибать Русской земле до конца.

Только тогда старица Марфа благословила сына на царство.

Затем старица Марфа снова отходит на второй план, хотя влиятельная рука ее виднеется из-за первоначальных распоряжений сына-царя.

Так, перед выездом в Москву, новоизбранный царь пишет московским боярам, чтобы приготовили для его помещения «золотую палату царицы Ирины с мастерскими палатами и сенями», а для матери, старицы Марфы, – «деревянные хоромы жены царя Шуйского». Бояре из Москвы отвечают, что для старицы Марфы приготовлены «хоромы в Вознесенском монастыре, где жила царица Марфа». Юный царь, конечно, не без руководства со стороны матери, отвечает на Москву: «В этих хоромах матери нашей жить не годится».

Но и тут является новое препятствие для въезда царя с матерью в Москву: находясь еще у Троицы, по дороге к Москве, старица Марфа и царь говорят боярам и плачут, что на Русской земле воров еще много, что в государстве все еще царствует неладица, тогда как бояре и выборные люди, призывавшие Михаила на царство, говорили, что земля-де Русская успокоилась, от своей шатости отстала, что в Русской земле воров и изменников более не осталось. В виду всех этих неурядиц в государстве, царь и мать его не решаются ехать к Москве.

Их успокоили, и 2-го мая 1612-го года совершился торжественный въезд в Москву царя Михаила Федоровича и матери его Ксении Ивановны, старицы Марфы.

С этой поры присутствие старицы Марфы опять становится незаметным. Из литовского полона возвращается ее муж Филарет Никитич и возводится в высокий сан патриарха Русской земли. Отец и сын вместе правят Русскую землю, и о старице Марфе нет уже упоминаний.

Правда, сильное влияние ее выступает наружу еще один раз – по вопросу о женитьбе сына царя на девице Марье Хлоповой; но об этом мы скажем в своем месте.

Неразрывно с именем Ксении Ивановны Романовой, или старицы Марфы, должно быть поставлено имя боярышни Марьи Ивановны Хлоповой, судьба которой решилась совершенно не так, как желала и надеялась эта молодая девушка, потому только, что Ксения Ивановна в деле Хлоповой приняла решение не в пользу этой девушки.

В 1616-м году, когда юному царю Михаилу Федоровичу было уже около двадцати лет, отец его, Филарет Никитич, заботясь об упрочении престола за своим родом, задумал женить сына, и с этой целью, по примеру Ивана Васильевича Грозного, воспитавшего для своего сына, Федора, невесту с малолетства, взяв для этого во дворец семилетнюю Ирину Годунову, – решился взять ко двору молоденькую девицу, боярышню Марью Ивановну Хлопову.

Боярышню Хлопову, по обычаю того времени, во дворце из Марьи переименовали в Настасью, вероятно, в честь бабки, знаменитой Анастасии Романовны Захарьиной-Кошкиной, первой супруги царя Ивана Васильевича Грозного, и стали называть царевной.

Вдруг царю доносят, что невеста его, боярышня Марья, или царевна Настасья, опасно и неизлечимо больна. Болезнь эта проявилась тем, что боярышню-царевну однажды рвало.

Не расследовав дела, несчастную царевну-невесту тотчас же, вместе с родными ее, ссылают в Тобольск, конечно, за то, зачем они не предуведомили, что боярышня больна и недостойна быть царской невестой.