Дмитрий Безьев - Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в.

«В 40-х годах Владислав Четвертый обратился за денежной субсидией (в размере 50 тысяч скудий) к папе. Однако святой отец, по вполне понятным мотивам, не обнаружил ни малейшего желания развязать свой кошелек. Король получил категорический отказ, мотивированный ссылкой на оскудение папской казны. Тем не менее, желая сохранить свое влияние в Польше, папская курия нашла для короля другой источник денежных средств. Весной 1645-го года, как известно, вспыхнула война Венеции с Турцией. <���…> Стремясь отвести угрозу, нависшую над Аппенинами, Ватикан стал всячески добиваться заключения союза Венеции с Польшей. Участие Польши в войне против Турции должно было, с одной стороны, помочь Венеции, с другой, – доставить польскому королю средства, в которых он нуждался.

В конце 1645-го года венецианское правительство направило в Варшаву своего посла Джованно Батиста Тьеполо. Последний при поддержке папского нунция в Польше должен был добиться заключения венецианско-польского союза с целью немедленной переброски польского войска на театр военных действий. Современник, молдавский летописец Мирон Костин, проживавший в это время в Баре (Украина), заметил: “Польского короля <���…> подстрекали римский папа и венецианцы <���…>, которые задумали поссорить Польшу с турками”» [243].

По поводу внешнеполитической ориентации магнатов В. А. Голобуцкий однозначно заявляет: «Однако деятельность короля и его сторонников встречала упорное сопротивление со стороны польских магнатов, опиравшихся на поддержку австрийских Габсбургов и Ватикана. Поэтому Польша так и не смогла до конца Тридцати летней войны порвать с Габсбургами, оказывалась как бы прикованной к австрийской колеснице» [244].

У Н. И. Костомарова о коронном канцлере Ю. Оссолинском читаем: «Из приближенных к нему лиц (к королю. – Б. Д. ) отличался перед всеми блеском красноречия и репутациею политического человека канцлер Оссолинский. Вся Польша указывала на него, как на соучастника планов Владислава. Еще в 1639-ом году он принял титул князя Римской империи и хотел ввести в Польше орден: поляки не допускали до этого; они тут увидели дурной замысел нарушить уровень республиканской свободы и положить начало такому дворянству, которое было бы одолжено почестями и отличиями не древности рода, не свободному признанию свободною нациею, а милостям государя» [245].

Попробуем теперь во всем этом разобраться. Картина внешнеполитических влияний на разные дворянские группировки выглядит следующим образом. «Королевская партия» вроде бы находится под влиянием Австрии (даже первый брак Владислава Четвертого прямо подтверждает это), но потом начинает ориентироваться на Францию – врага Австрии. Ватикан, влияние которого на польское правительство традиционно считается в отечественной историографии очень большим (в подтверждение этого тезиса приводится пример Брестской унии и широкий размах деятельности конгрегации «Общества Иисуса» в Речи Посполитой), денег польской короне не дает, и, даже какой-то период времени (1642–1645 гг.) не имеет дипломатических отношений с Речью Посполитой. А мы привыкли считать, что влияние Святого престола в этом государстве является чуть ли не определяющим (контрреформация в Польско-Литовском государстве прошла наиболее полно и удачно). Таким образом, мы можем сделать вывод: польское правительство в своей внешней политике шарахалось из стороны в сторону, большую часть описываемого периода времени ориентируясь на Габсбургов, но потом переметнулось на сторону их противников. Следовательно, «королевскую партию» мы не можем назвать ни проавстрийской, ни профранцузской. Во всяком случае, Владислав Четвертый менял союзников, исходя из своих внутриполитических (укрепление королевской власти) потребностей.

Ну, а что же вечные оппоненты королей – магнаты? В. А. Голобуцкий их всех, скопом, относит к «Габсбургской» и, одновременно, к «Ватиканской» партиям. Но современные польские авторы в приведенном выше отрывке говорят нам, что единственными целями и магнатов (их клиентуры и вассалов из числа мелкого среднего шляхетства), и значительной части независимого среднего шляхетства (земян), были сохранение и укрепление режима республики «сарматов» (в ущерб королевской власти) и сохранение личного благополучия, для чего, естественно, был необходим мир. Поэтому Сейм 1646 г. отклонил королевскую пропозицию о необходимости войны с Турцией и, соответственно, наборе армии. Более того, «3-го декабря сейм постановил: не собирать королю чужеземного войска, не употреблять частной печати вместо коронной и литовской, сохранять мир с Турциею и Крымом, не допускать Козаков ходить на море, удалить от королевской особы чужеземцев, поручать посольские дела одним только обывателям польским, уменьшить гвардию до 1 200 человек, не установлять без воли сейма никаких комиссий о пограничных делах и не входить в союзы с иностранными державами без воли Речи Посполитой.

С этими пунктами пошли к королю. Тут брестокуявский воевода Щавинский произнес такую обличительную речь в глаза королю:

<���…> Мы всюду слышим жалобы, проклятия и вздохи убогих людей. Этому причиною иностранцы, окружающие ваше величество: они-то дают вам дурные советы, поживляясь чужим достоянием. Что около вас делается, о том знают прежде в Гамбурге, Любеке, Гданьске, чем в Варшаве. Корень же зла – венецианский посол, который, окончив свою миссию, живет здесь за тем, что старается свалить тягость войны с венецианских плеч на польские. Не дурно припомнить ему изречение одного венецианского сенатора, сказанное чехам, когда последние просили у Венеции помощи против императора: мы не хотим зажигать собственного дома, чтобы пожарным дымом устрашить императора. Покорно просим ваше величество удалить от себя иноземцев. Покорно просим, чтобы мы не испытывали бесчинства иноземных солдат, которые в насмешку хвастают, что скоро укротят нас, шляхту, и посредством удивительной алхимии превратят хлопа в шляхтича, а шляхтича в хлопа.

Король должен был выслушать и такое нравоучение и признал беспрекословно все постановления сейма.

Таким образом, по замечанию Тьеполо, власть у польского короля была не только ограничена, но совсем отнята» [246].

Таким образом, мы можем сделать вывод, что среди и магнатов и среди независимой шляхты не было четко очерченных партий, поддерживавших политику какой-либо иностранной державы. Полновластные магнаты сами устанавливали связи с тем правительством, с которым их объединял конкретный политический или экономический интерес.

Возникает вопрос: могли ли иностранные правительства влиять на политику Речи Посполитой? Конечно, в определенных рамках, могли. Учитывая специфику парламентской системы Речи Посполитой с ее «либерум вето», можно предположить, что протащить через Сейм нужное решение иностранные агенты вряд ли могли: тогда нужно было бы подкупать всех участников заседания. Это дорого и гарантий успеха нет никаких. Например, Тьеполо так и не смог «выбить» из своего правительства необходимой суммы для нужд «королевской партии», все уже хорошо знали польские порядки, непредсказуемость решений Сейма и слабость королевской власти. Гораздо проще было, используя право «либерум вето», блокировать принятие Сеймом опасных для данного иностранного государства решений. Для этого нужно было бы подкупить всего одного сеймового посла, ну, для приличия, нескольких. Вероятно, именно этой «политической технологией» и пользовались иностранные державы. Во всяком случае, это обходилось гораздо дешевле, чем содержание большой «партии» своих «агентов влияния». По крайней мере, у королей в XVII в. всегда возникали сложности с финансированием военных действий (например, во время войн со Швецией), что, с одной стороны, объясняется нежеланием шляхты и магнатов оплачивать военные расходы, а, с другой стороны, этот предлог (отсутствия у шляхты необходимых средств на оплату кварцяного войска и организацию Посполитого рушения) является хорошим прикрытием для платных иностранных агентов среди сеймовых послов.