Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

Коллегиальный характер нового правления был не результатом лишь «верхушечного» соглашения между преемниками Сталина, а своего рода программным обязательством перед страной. Впервые оно было провозглашено в июне 1953 г. в статье в «Правде». В той же публикации появилось новое для советского политического словаря выражение: там критиковался «культ личности» как явление «вредное» и «антимарксистское», которое принижает значение масс, классов и партий в истории ради прославления лишь «героев-одиночек». После ареста Берии такие декларации делались все более настойчиво, и соответствующие положения были внесены в ряд партийных документов, где говорилось, что «культ» находится в противоречии с «высшим принципом» правильного руководства страной, которое как раз и определялось как «коллегиальность»[48]. Верховные руководители, члены Президиума ЦК партии с этого момента в печати перечислялись всегда просто в алфавитном порядке, а не согласно той скрытой и изменчивой иерархической шкале, сложившейся со времен Сталина, которая недолгое время сохранялась и после его смерти и в соответствии с которой Маленков и Берия ставились еще во главе списка перед всеми остальными.

Хотя первые публикации против культа выглядели как опусы инопланетян, с такой наивностью в них говорилось (как о якобы внезапно обнаруженном явлении) о том, что в последние годы пропаганда часто отклонялась от должного курса[49], тем не менее впечатление, произведенное ими, было очень сильным. Несмотря на то, что в обоснование осуждения культа приводились цитаты из работ Сталина, нетрудно было понять, что речь идет о преклонении именно перед ним. Его имя, правда, не называлось, но даже и безличная критика аграрной политики и полицейской практики прошлого не могла не затрагивать того, кто был их основным творцом. После ареста Берии в частных беседах с советскими интеллектуалами и иностранными гостями новые руководители упоминали, что в конце жизни Сталин был «болен» и испытывал сильное пагубное «влияние» /412/ министра внутренних дел[50]. В 1953 г. сталинские премии за достижения в науке и искусстве, присуждавшиеся ежегодно 21 декабря, не были распределены (исключение было сделано только для международных премий мира, учрежденных в более ранний период). В качестве причины были приведены малоубедительные соображения экономии. Из печати исчезли все обычные хвалебные выражения, которыми многие годы сопровождалось любое упоминание имени Сталина; однако его все еще причисляли к классикам марксизма и наряду с Лениным провозглашали основателем российской коммунистической партии.

В этих двусмысленностях и предосторожностях уже проявлялась та серьезная проблема, имевшая прежде всего политический, а не исторический характер, которая заключалась в выработке оценки покойного деятеля и его наследия; она так никогда и не была снята с повестки дня жизни советского общества. Снижение накала экзальтации по поводу его всеподавляющей личности осуществлялось скорее замалчиванием, а не четкой переоценкой ценностей. Оно сопровождалось все более частым обращением к Ленину[51]; но это был явно недостаточный ответ на то смятение чувств и сомнения, которые охватили страну.

Расследование прошлой деятельности полиции и ее арестованных главарей велось без особого шума, но оно пролило свет на бездну незаконных действий. Около 4 тыс. людей было выпущено на свободу в 1953 г.[52]; так была пробита первая малая брешь в сталинской репрессивной системе. Медленный процесс реабилитации продолжался в 1954 г., хотя о нем не объявлялось публично. Известия о первых отдельных случаях возвращения людей из мест заключения пока еще были достоянием только узкого круга членов их семей и близких друзей.

Это был период, который Илья Эренбург назвал счастливо найденным словом — «оттепель», время весны, когда перемены еще не устойчивы. Такие чувства царили среди населения страны, травмированного событиями последнего периода сталинского правления. Люди воспринимали самые необходимые меры правительства с надеждой, но и с сомнением: станут ли они устойчивым курсом, продолжатся ли и что принесут[53]? Повесть Эренбурга «Оттепель» была вскоре подвергнута нападкам в печати. Другого публициста, внесшего интонацию большей искренности в советскую литературу, остро критиковали бдительные хранители официальной идеологии[54]. В декабре 1954 г. в Москве собрался Второй съезд писателей (первый проводился в 1934 г.). На его заседаниях разгорелись дебаты; наиболее смелые ораторы начали дискуссию, хотя и довольно осторожную, о различных аспектах того наступления на культуру, которое велось в предшествующие годы; в печати их выступления появлялись в исправленном цензурой виде[55].

Первая фаза юридической ревизии событий прошлого затронула прежде всего наиболее поздние по времени приговоры по делам /413/ крупных деятелей партии. Один пример был особенно свеж в памяти руководящих кадров: «ленинградское дело». Расследование его было возобновлено вскоре после ареста Берии, когда в порядке изучения его деятельности были допрошены даже те немногие заключенные, которые остались в живых. Общественности было объявлено о выводах по этому «делу» в декабре 1954 г.; все «дело» в целом было сфабриковано полицейскими службами. Основная ответственность за него была возложена на Абакумова, который был правой рукой Берии, а также на других прежних руководителей системы безопасности, которые и были приговорены к смерти[56]. Но расследование пролило свет и на то, что не только Берия и Абакумов участвовали в создании этого «дела». Вместе с Берией в Ленинград выезжал и Маленков, который принимал непосредственное участие в разгроме руководства городской партийной организации: один из его основных помощников, Андрианов, был назначен первым секретарем местного обкома вместо арестованного Попкова.

Пересмотр «ленинградского дела» привел к скрытому конфликту между Хрущевым и Маленковым, который находился в изоляции и был поставлен в весьма невыгодное положение. Он уже столкнулся с трудностями из-за своей прежней ответственности за состояние дел в аграрной сфере. Ряд его предложений также оспаривался некоторыми его коллегами по Президиуму ЦК партии. Та напыщенность, с какой он провозгласил курс на развитие легкой промышленности, подверглась критике всех, кто обычно поддерживал традиционный приоритет тяжелой индустрии. Такие же оговорки и сомнения вызвал и ряд его утверждений по вопросам внешней политики (что будет показано в следующей главе). Рассмотрение «ленинградского дела» привело теперь к тому, что его имя вместе с именем Берии фигурировало на одной из самых темных страниц недавнего прошлого. Наиболее достойным выходом, предложенным ему, был уход в отставку. Центральный Комитет партии был информирован об этом решении и о его причинах на новом Пленуме в январе 1955 г., который был официально посвящен обсуждению проблем развития животноводства[57].