Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

Хрущев был деятелем типично сталинской закалки, это не подлежит сомнению; вся его политическая жизнь протекала в самых недрах истории того СССР, каким его создал Сталин. Но сама эта история была процессом весьма сложным; вся она наполнена глубокими конфликтами, которые вновь и вновь возникали. Это не был какой-то унифицированный и прямолинейно развивающийся феномен, каким его стремилась представить теория «монолитности». Многие из этих событий, как выяснилось, породили в сознании Хрущева идеи, глубоко отличающиеся от концепции Сталина; ум его был плодовит на подобные инициативы на протяжении всего периода руководства правительством. Серьезные исследователи обращают внимание на то влияние, какое оказали на Хрущева технология и экономическое развитие Запада[61]. Но не этим он в действительности вдохновлялся. Не был он и чистым прагматиком, каким его часто представляют. В его мышлении наряду с оригинальными идеями мы видим черты возрождения проектов и предложений, характерные для самых различных периодов предшествующей советской истории: старые ленинские концепции, предложения и методы первого периода нэпа, мотивы, имевшие когда-то большое значение для обсуждения политических проблем, но задушенные затем в середине 30-х гг., пример чему мы уже видели в подходе к сельскому хозяйству. Хрущев проявлял большой интерес к тому, что происходило за рубежом, в особенности в наиболее передовых индустриально развитых странах. Их опыт оказал на него существенное влияние, когда он с ним близко познакомился, но и эта открытость к достижениям зарубежного мира не была чем-то совершенно новым в истории СССР, поскольку именно она была характерна для начальной фазы индустриализации, а этот период особенно был важен для формирования личности Хрущева.

Наслоения заимствований из прошлого опыта развития Советского Союза приводили к тому, что для манеры мышления Хрущева был характерен явный эклектизм в том смысле, что различные моменты этого исторического опыта складывались в его суждениях в причудливые комбинации, не будучи подвергнуты отбору зрелого осмысления, который характерен для подлинной культуры мысли. Одна черта поражала многих, кто близко знал этого человека: сочетание и чередование озарений острой и могучей мысли и тяжелых пробелов невежества, элементарных, упрощенных представлений и способности к тончайшему психологическому и политическому анализу[62]. /417/

От него нельзя требовать глубины теоретического мышления: никто из сотрудников Сталина не был на это способен. Сталин пресекал какую-либо оригинальность в этом плане. Враждебность Хрущева к Сталину возникла не на почве теории; она объяснялась более непосредственными политическими мотивами. Эта враждебность наверняка развилась уже в те годы, когда Хрущев оставался верен сталинским порядкам, но достаточно хорошо скрывал свои мысли, если они противоречили указаниям вождя. Трудно проверить, что именно думали другие сотрудники Сталина на протяжении предшествующих десятилетий. Не многие из них уцелели, как Хрущев. Можно представить, что отпечаток такой продолжительной раздвоенности всегда мрачной тенью лежал на всей последующей его политической деятельности. Трудно, однако, установить, когда начались эти скрытые расхождения. Возможно, они накопились в послевоенные годы; однако есть основание думать, что корни их уходят в более далекое прошлое. При всем том эта враждебность Хрущева к Сталину, несомненно, усилилась в период, когда он вместе с другими преемниками столкнулся с трудными проблемами, взяв на себя высшую ответственность управления государством.

Эти две личности были очень разными: Хрущев не приобрел черт харизматического вождя, никогда он не окружал себя тем ореолом таинства и легенды, которые так необходимы для того, кто стремится к подобной роли. Стране, привыкшей к немногословному вождю, роняющему с заоблачной высоты точно отмеренными дозами откровения, он предложил противоположный, повергающий в смущение стиль поведения: вкус к резкой полемике, ведению борьбы врукопашную, прямым столкновениям с людьми; он выступал с импровизированными речами в народном стиле, вдохновляясь порывистой горячностью и не пренебрегая выверенными и точно рассчитанными шутовскими приемами.

Политической язык его был чем-то совершенно необычным для советской общественной жизни. Речь его не была изысканной, но он часто вызывал уважение своим обезоруживающим реализмом. Хрущев говорил:

«Мы свергли буржуазию не только для того, чтобы захватить власть, но для того, чтобы перестроить экономику, гарантировать нашему народу более высокий уровень жизни... Конечно, важно помнить, от какого исходного пункта мы начали движение. Царская Россия оставила нам небогатое наследство, но, товарищи, Советская власть существует уже 38 лет. Это немало. Стыдно должно быть нам возлагать всю вину на Николая II, умершего столько времени тому назад».

Или еще: «Товарищи руководители, не обижайтесь, если я скажу вам, что многие из вас произносят хорошие речи, но урожаи от этого не увеличиваются. Вот в чем трагедия. Среди нас слишком много болтунов». Он даже громко повторил то, что говорили колхозники: «О каких опять успехах ведут разговоры, когда нам ни копейки не платят?» Или, обращаясь к сибирякам, которые в предшествующие годы гордились яблоками, выращенными в их суровом /418/ климате благодаря неким фантастическим революционным методам, он возражал: «Да, но эти ваши яблоки вы и сами не едите»[63].

Хрущев вскоре подтвердил свою вихревую способность выдвигать инициативы. Под его руководством Секретариат ЦК партии превратился в деятельный центр. С 1954 г. в Москве и на периферии был созван ряд совещаний руководителей и специалистов, на которых обсуждались прежде всего проблемы сельского хозяйства, а затем и других основных отраслей народного хозяйства: Хрущев беспрестанно разъезжал по стране, проверял состояние дел, вмешивался в руководство, повсюду выступал с речами[64]. /419/

1. Е. Salisbury . Moscow Journal.., p. 344–345.

2. R. e Z. Medvedev . Krusciov, p. 14.

3. Edward Crankshaw . Kruscev. Milano, 1967, p. 244.

4. Сборник законов СССР, т. 2, с. 627–628.

5. Правда, 4 и 6 апреля 1953 г.; Ilja Ehrenburg . Op. cit., v. 6, p. 336–339; E. Markich . Op. cit., p. 243–247.

6. R.e Z. Medvedev . Krusciov, p. 18, 52–53.

7. Ibid., p. 37; Ilja Ehrenburg . Op. cit., v. 6, p. 342.

8. S. Alliluieva . Op. cit., p. 19–20. (Аналогичное замечание имеется в книге: Khrushchev Remembers, v. 1, p. 322.)

9. КПСС в резолюциях.., т. 6, с. 384.

10. R. е Z. Medvedev . Krusciov, p. 17.

11. Именно он сделал доклад Центральному Комитету: КПСС в резолюциях.., т. 6, с. 384.

12. Khrushchev Remembers, v. 1, p. 322–335; R. e Z. Medvedev . Krusciov, p. 19.

13. Khrushchev Remembers, v. 1, p. 336–338. Этот рассказ в основной своей части совпадает с тем, что Хрущев излагал по иному поводу другим иностранным гостям, среди которых было несколько итальянцев.