Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

Много раз задавался вопрос, был ли Сталин искренен[13]. На этот вопрос никто не может ответить, потому что собеседники Сталина, боясь, что не удастся внедрить западных немцев в их союз, даже не попытались проверить эти намерения на ответственных переговорах. Действительно, Сталин не был склонен к легкомыслию. Однако нейтрализация объединенной Германии должна была казаться ему разумной ценой, потому что отвечала его представлениям о будущем немецкой нации. Он считал, что ее можно будет восстановить и противопоставить соперничающим силам Запада, что определенно заставит ее искать союза с СССР[14]. Ликвидация ГДР в обмен на достаточную политическую компенсацию не была идеей именно Берии, даже если Берия ее активно поддерживал: она уже была заложена в сталинской дипломатии.

Преемники Сталина постепенно стали ориентироваться на другой путь — стабилизацию европейского положения по старому проекту разделенной Германии. Этот выбор был сделан не вдруг. К нему было трудно прийти прежде всего из-за неустойчивости международного соотношения сил. От решения немецкого вопроса зависело европейское равновесие в том смысле, что переход единой Германии на ту или другую сторону в «холодной войне» радикально изменил бы политические результаты второй мировой войны. Новые советские руководители, как и Сталин, были прежде всего озабочены тем, чтобы не допустить перевооружения Федеративной Республики Германии. Было бы понятно, если бы они стремились только ослабить своих противников. Страх перед Германией, способной предпринять реванш на Восток, возвращая сначала свои восточные районы, а потом и земли, уступленные Польше и СССР, не оставлял советских руководителей, напоминая о кошмарах недавней войны[15].

Москва все еще питала надежду, что согласием на объединение Германии сумеет добиться ее нейтралитета. Однако уже в Берлине в январе 1954 г. Молотов сделал это с большей, чем Сталин, осмотрительностью: он потребовал, в сущности, нейтрализации обоих немецких государств, оставив объединение лишь на отдаленную перспективу[16]. /423/ Он натолкнулся на другое препятствие: западные собеседники требовали единой, свободной и союзной с ними Германии. Соглашение об ЕОС было провалено французским парламентом в августе 1954 г., но под сильным американским давлением заменено два месяца спустя другим соглашением, по которому перевооружение Западной Германии осуществлялось непосредственно в рамках НАТО. Только тогда Советское правительство начало ясно излагать свои новые предложения, заявив, что реализация такого проекта закрепила бы раздел Германии на длительный исторический период[17].

Новая ориентация вырабатывалась в спорах более общего порядка, по которым еще недостает значительной части необходимой документации. Мы, например, не можем утверждать с уверенностью, что Маленков и Молотов, как подозревали, расходились во мнениях[18]. Мы это считаем вполне вероятным. Мы доподлинно знаем, что отставка Маленкова ненадолго выдвинула Молотова на первое место в советской внешней политике, так как и Хрущёв, и Булганин не имели большого международного опыта. В тот день, когда Маленков оставил свой пост, Молотов, выступил в Верховном Совете с пространным докладом, написанным иным языком, нежели речи Маленкова. Это было не просто дипломатическое выступление, а, скорее, амбициозная попытка проанализировать новую мировую действительность. Молотов опять говорил о стремлении СССР к переговорам, но, в отличие от Маленкова, снова рассматривал их в рамках самой классической из сталинских схем, той, которую защищал при рождении Коминформа: резкое противопоставление двух линий в мировой политике, двух неизбежно враждебных лагерей. Более того, по Молотову, эти два лагеря имели у себя и соответствующую экономическую базу благодаря формированию двух параллельных и противостоящих рынков, о которых говорил Сталин в своей последней работе. Не было и реальных возможностей соглашения между ними. Сама идея разрядки была представлена Молотовым как намерение прежде всего «разоблачать агрессивные планы» противников, которые состояли «в подготовке третьей мировой войны»[19].

Те же тайные пружины скрывались за проходившей в эти самые недели публичной дискуссией об атомной опасности. Маленков утверждал за год до того, что новая мировая война при современном военном оружии вызвала бы «конец цивилизации в мире»[20]. Заявление имело широкий международный отклик{i}. В начале марта 1955 г. журнал «Коммунист» утверждал, что это предсказание является лишь империалистическим пугалом, даже если оно и нашло, к сожалению, определенное распространение среди тех, кто борется против войны. Мировой конфликт, утверждал журнал, был бы концом /424/ не цивилизации, но «разлагающейся капиталистической системы», которая только и могла породить его. Народы поняли бы необходимость революционного разрушения империализма. Как и в конце сталинского периода, этот тезис выводился из опыта двух предыдущих войн: первая вызвала революцию в России, вторая — в Китае и в странах народной демократии. Не было «причин сомневаться», что в третьей мировой войне народы нашли бы такое же решение. По этому поводу вспоминали о призыве Коминформа «не недооценивать» свои силы и «не переоценивать» силы противника[21].

Вся эта полемика подсказывала, что в падении Маленкова, кроме уже упомянутых мотивов — «ленинградское дело» и разногласия по аграрной политике, — сыграли свою роль и его внешнеполитические установки. Это помогает лучше понять смысл еще раз повторенного тезиса о приоритете тяжелой промышленности как базы военной мощи страны[22]. Таким образом, казалось, что его отставка произошла по решению коалиции внутри Президиума, достаточно однородной и по составу, и по политике.

Однако коалиция оказалась не столь однородной, сколь непрочной. То, что Молотов был представителем иной ориентации во внешней политике, что он продолжал линию, проводившуюся в прошлом Сталиным, ясно и из более поздней критики «догматизма», которая была направлена против него[23]. Но из этого следует также, что его коллеги не были расположены долго следовать за ним. Тезисы его речи и статьи из «Коммуниста» были потихоньку забыты, а его влияние сошло на нет. Уже в тот момент нашлись люди, пожелавшие дезавуировать их автора. В дни знаменитой сессии Верховного Совета трем американским журналистам, находившимся в Москве и уже встречавшимся с Молотовым, удалось получить три уникальных интервью с новыми лидерами: Хрущёвым, Булганиным и Жуковым. Булганин говорил мало. Он оказался в затруднительном положении, так как, будучи Председателем Совета Министров, был вынужден подтвердить, что речь Молотова полностью отражала позиции правительства. Хрущёв же, наоборот, воспользовался случаем, чтобы высказать и расширить идею мирного сосуществования[24].