Вадим Россман - В поисках четвертого Рима. Российские дебаты о переносе столицы

В Индии стремительно развиваются Бангалор (где базируются гиганты хайтек, такие как Infosys и Wipro), Ахмедабад (душевые доходы в этом городе в два раза больше, чем в остальной Индии) и Ченнай (где только в 2012 году было создано 100 тысяч рабочих мест). Ключевые индустрии Индии – производство промышленных товаров, программного обеспечения и развлечений – базируются в этих городах.

В большинстве развитых стран, и во многих развивающихся сегодня, особенно быстро идет рост именно «городов второго уровня» (second tier cities), которые значительно опережают по своей динамике столичные и приматные города. Наиболее примечательными примерами таких динамично растущих городов, которые стали предметом особого внимания экономистов и политологов помимо уже перечисленных, являются Сиеттл в США, Кампинас в Бразилии, Оита в Японии и Куми в Корее [Markusen, 1999].

Это сравнение с Россией можно сделать более точным и широким, если мы обратимся к уже упомянутому нами закону Зипфа. Если для стран – членов Организации экономического сотрудничества и развития (в это число входят помимо большинства европейских стран Турция, Япония, Корея, Чили, Мексика, Израиль, Австралия, США и Канада) и для 28 переходных экономик медианная величина соотношения между населением городов второго уровня (second tier cities) и величиной, которую предсказывает закон Зипфа, составляет 0,98 (что удовлетворяет этот закон), то в России эта величина составляет всего 0,54 [World Bank, 2005; Nieuwkoop, 2012]. То есть Россия отстает от средней страны из этой группы по уровню централизации и концентрации урбанистической сети за счет ее унифицированности почти в 2 раза. Несколько примеров таких стран – США, Франция, Китай и Польша – отражены на рис. 5a – d.

Закон Зипфа «соблюдается» даже в очень централизованных Японии и Франции. Урбанистическая иерархия этих стран, как показали в своем исследовании большого отрезка истории этих государств Джонотан Итон и Цви Экстейн, только весьма незначительно отклоняется от этого закона, а крупные и мелкие города в них росли и растут единым темпом [Eaton, Eckstein, 1994; Brakman, Garretsen, Marrewijk, 2001: 202]. Несколько не хватает крупных городов в Великобритании, которая ближе в этом плане к России (см. рис. 5e, f), однако такая ситуация отчасти оправдывается положением Лондона в качестве донора страны и столицы мира или во всяком случае одного из трех важнейших глобальных городов.

Экономисты подчеркивают, что причины подобных вариаций чаще всего следует искать не в области экономической географии (транспортные расходы и экономика масштаба), а в области политической экономии, в наследии плановой экономики, а также в уровне политических свобод, измеряющихся индексом Гастила.

Несмотря на все приведенные факты, было бы неверно и несправедливо считать уровень централизации России и характер диспропорций между городами совершенно уникальными в мировой практике. В строгом географическом смысле Москва не входит в число моноцефальных государств, то есть таких государств, где более 20 % городского населения проживает в одном доминирующем городе (хотя Москва, взятая с ее фактическим населением вместе с Московской областью, приближается к этому показателю). Но подобная ситуация моноцефальности наблюдается в странах с совершенно другими тенденциями рождаемости, с другой плотностью населения, с несопоставимой площадью государств . Большинство из этих моноцефальных стран имеют унитарную, а не федеративную конституцию и находятся в Латинской Америке или Африке (Уругвай, Перу, Мексика, Колумбия, Венесуэла, Аргентина). 50 % Уругвая живет в Монтевидео, треть аргентинского населения – в Буэнос-Айресе, 18 % населения Мексики – в Мехико, 22 % населения Перу – в Лиме, 12 % населения Колумбии – в Боготе. Большинство из этих стран не так давно встало на путь индустриализации и миграции населения в центральный город, за счет притока населения главным образом из сельской местности, где условия жизни значительно хуже, чем в крупных мегаполисах.

Если мы учтем все эти релевантные показатели, то уровень централизации в России действительно кажется практически беспрецедентным в общемировом масштабе.

Понимание этой уникальности, выраженной в том числе и в сравнительных цифрах, – наряду с множеством гораздо более субьективных и культурно-исторических факторов – во многом делают понятным популярность, вездесущность и необходимость дебатов о переносе столицы в современной России.

В политической истории России переносы столиц случались неоднократно. Российская столица перемещалась из Новгорода (862–882) в Киев, из Киева (882-1243) во Владимир (1243–1389), оттуда в Москву (1389–1712), затем в Санкт-Петербург и обратно в Москву [22]. Более щепетильные и стремящиеся к точности историки добавляют к этому списку Старую Ладогу, Ростов и Ярославль – краткосрочные, временные и во многом условные столицы.

Идея переносов столиц имеет также глубокие корни в русской интеллектуальной и политической истории. Историк Сергей Соловьев в гегельянском духе видел перемещения столиц России как формы самопознания страны, народа и ее территории [23]. Константин Леонтьев писал о «непоседности», то есть большой мобильности, русских столиц, считая их способами отыскания нового вектора развития и созидания нового культурного типа. Георгий Федотов писал о метафизике трех русских столиц (Киева, Москвы и Петербурга), в каждой из которых он находил особый метафизический принцип [Федотов, 1926].

Богатую родословную и множество интерпретаций получила мифологема Москвы как Третьего Рима, которую приписывают старцу Филофею. Хотя в этой формуле изначально имелась ввиду вся Россия, а не Москва.

Иван Грозный перенес столицу в Александрову Слободу, которая служила ему временной опричной столицей. Однако у него были более амбициозные планы, и он начал строительство долговременной отчужденной столицы в Вологде, где успел возвести крепость с 10 башнями. Вологда, вероятно, казалась ему более удобным местом для контроля над Новгородом. Строительство новой опричной столицы, однако, так и не было завершено [Скрынников, 1981].

Наибольший резонанс и значение в русской истории имел перенос столицы из Москвы в Петербург, осуществленный Петром Великим. Возведение Санкт-Петербурга на периферии империи пространственно-символически вдвинуло Россию на арену европейской политики и вывело российский урбанизм на мировые орбиты. Этот опыт приобрел мировое значение и впоследствии стал примером для подражания, по крайней мере, для некоторых других государств. Петербургский проект дал российской культуре и государственности новое измерение и новый импульс развития. Культура Петербурга стала символом дневной России, символом западничества и просвещения. Москва осталась символом ночной России, православия и славянофильства. Однако интерпретация и оценки этого проекта Петра остаются и сегодня далекими от однозначности. На строительство нового города было согнано огромное количество людей из близлежащих русских губерний, многие из которых погибли во время возведения столицы Российской империи. Старообрядцы считали новую столицу апокалиптическим городом, связанным со смертью и несущей проклятие стране. Вся амбивалентность этих оценок вмещается в емкую характеристику, данную Николаем Карамзиным, назвавшим перенос столицы в Санкт-Петербург «блестящей ошибкой» Петра [24].