Вадим Россман - В поисках четвертого Рима. Российские дебаты о переносе столицы

Политический вектор российской политики, особенно со второй половины XVIII века, был устремлен на юг, к теплоте и нежности южных морей. В связи с этим рассматривались различные сценарии создания новой южной столицы (Киев, Новороссийск, Екатеринослав), которая должна была расположиться ближе к театрам боевых действий, но ни один из них так и не был осуществлен. Частые неудачи на южном направлении (походы Петра, который когда-то рассматривал Таганрог в качестве возможной новой столицы, Индийский поход Павла и Крымская война, а также другие турецкие кампании) сублимировали черноморский драйв в движении на восток и на запад. Движение на запад ознаменовалось основанием Санкт-Петербурга, движение на восток – перенесением южно-черноморской топонимики на сибирские пространства [Ремнев, 2004]. Далекоидущие замыслы новой южной столицы в Константинополе также вынашивала Екатерина Великая. К идее южной столицы императрицу подталкивал в том числе и ее многолетний корреспондент Вольтер, предлагая на эту роль кандидатуру не только Константинополя, но и Азова. Но все эти планы в конце концов так и не получили реального воплощения [25].

Интересно отметить, что Дени Дидро, гостивший у Екатерины Великой, представил ей особую записку «О столице и о подлинном центре империи. Сочинение слепца, который взялся судить о красках», в которой предлагал ей перенести столицу назад в Москву, считая такой шаг самым первым и наиважнейшим на пути реформирования страны. Его аргумент состоял в том, что, во-первых, Петербург, чуждый традициям государства, слишком эклектичен и космополитичен и, во-вторых, расположен слишком далеко от центра страны («весьма нецелесообразно помещать сердце на кончике пальца»). Свет просвещения и цивилизации гораздо быстрее и эффективнее сможет осветить необьятную империю, если он окажется ближе к ее центру: «Собирается ли Ваше Величество осветить обширное помещение одним-единственным факелом? Где следует ей поместить этот факел, дабы все окружающее пространство было освещено наилучшим образом?»

В XIX веке было высказано несколько примечательных теоретических идей, связанных с перемещением российской столицы на юг или на восток. Все они имели в виду осуществление различных стратегий развития страны и были призваны способствовать реализации этих планов. Это теории декабристов, славянофилов и византистов (или византийствующих славянофилов) и географов-государственников.

Федералистская стратегия политического преобразования имелась в виду некоторыми группами декабристов. Многие участники декабристского движения видели перенос столицы вглубь страны важным этапом в проведении политических реформ. Санкт-Петербург не годился для этой роли в силу своего имперского характера и своей перенасыщенности немцами и чуждыми с их точки зрения культурными влияниями.

В своем проекте конституции Никита Муравьев (1795–1843), лидер одной из франкций движения, выдвинул идею нового национального государства с федеральной формой правления сходной с Соединенными Штатами Америки [Дружинин, 1933]. В новую федерацию должны были войти 13 «держав» и 2 области. Члены федерации, впрочем, мыслились не как национальные, а как территориально-экономические образования, каждое со своей столицей и двухпалатным парламентом. В качестве федеральной столицы Нижний Новгород – его предполагалось переименовать в Славянск – представлялся своего рода противовесом москвоцентризму и ордынско-византийской модели власти, которая закрепилась в Москве [26]. В этом выборе учитывалась роль Нижнего Новгорода как торгового города, его восточное месторасположение, а также его патриотическая и освободительная роль в русской истории.

Особенностью федерации Муравьева было то, что она не строилась по принципу национального самоопределения, но опиралась на концепцию «естественных хозяйственных комплексов», подобных тем, о которых сегодня говорят такие разные политики, как Жириновский и Прохоров. Так столицей Балтийской державы в его Конституции становился Великий Новгород, а не Рига; столицей Финляндии оказывался Петербург; Кавказ присоединяется к южным губерниям.

В чем-то сходные идеи высказывались в гораздо более тоталитарном проекте нового государства, сформулированном в пестелевской «Русской Правде», во всяком случае, в отношении движения столицы на восток. Столица также должна была уйти в Нижний Новгород, но уже переименованный во Владимир (сам же Владимир становился Клязьминым). Здесь вероятно учитывалось то, что Нижний Новгород когда-то был образован на основе разделения Владимирского княжества. Предполагалось также переименование Петербурга в Петроград, что было действительно осуществлено, но гораздо позднее и по другой причине.

Новая стратегия имперского строительства отстаивалась Николаем Данилевским (1822–1885), знаменитым историком-славянофилом. В ознаменование ожидавшейся им скорой победы в русско-турецкой войне и для обьединения всех разрозненных поствизантийских славян в единое целое он предлагал избрать новой столицей России Константинополь. Такой шаг позволит России, считал он, выполнить свою вселенскую культурную миссию – создать Всеславянскую Федерацию, куда должны влиться все близкие культурно и духовно русским народы. Этот союз, считал Данилевский, послужит спасением цивилизации от гибельного доминирования Европы.

Идее новой столицы в Константинополе симпатизировали также – весьма активно и даже творчески – писатель-дипломат Константин Леонтьев и поэт-дипломат Федор Тютчев.

Константин Леонтьев (1831–1891), впрочем, отводил Царьграду роль только культурной, а не административной столицы. При этом в его планах город должен был стать личной собственностью императора, а не провинцией Российской империи. Обьединение в единое славянское государство Леонтьев – в отличие от Данилевского – не считал нужным. Тем не менее он полагал, что самой России необходима тотальная византинизация, для которой считал необходимым переезд политической столицы в Киев. «Две России будут неразрывно сплочены в лице государя: Россия-империя с новой административной столицей в Киеве, и Россия – глава Великого Восточного Союза с новой культурной столицей на Босфоре».

При этом роль Царьграда состояла в обеспечении единства православия и в эманациях визинтийской духовности, которые он считал противоядием относительно западного рационализма, плотно обосновавшемся в Петербурге.