Коллектив авторов - Источниковедение

И мемуарист не лукавит. Подтверждение тому – аккуратное оформление рукописи, переплетенной в отдельные тома приблизительно равного объема, с виньетками и заставками, рисованными пером самим автором.

А. Т. Болотов формулирует принцип отбора событий таким образом:

…При описании сем старался я не пропускать ни единого происшествия, до которого достигала только моя память и не смотрел, хотя бы иныя из них и самыя маловажныя, случившиеся еще в нежнейшия лета моего младенчества <���…>. А как я писал сие не в том намерении, чтоб издать в свет посредством печати, а единственно для удовольствования любопытства моих детей, и тех из моих родственников и будущих потомков, которые похотят обо мне иметь сведение: то и не заботился я о том, что сочинение сие будет несколько пространно и велико; а старался только, чтобы чего не было пропущено, почему в случае если кому из посторонних случится читать сие прямо набело писанное сочинение, то и прошу меня в том и в ошибках благосклонно извинить… [393]

Естественно, что руководствоваться такими «критериями» отбора при написании «современной истории» невозможно.

Как уже отмечалось, писание мемуаров не было распространенным занятием в России XVIII в. Однако на рубеже XVIII–XIX вв. появился комплекс мемуаров, объединенных сходным социальным составом их авторов, – мемуары провинциальных чиновников, порождение губернской реформы 1775 г.

В связи с рассмотрением законодательных актов и учетной документации говорилось, что создание большого количества новых чиновничьих и канцелярских мест в системе местного государственного аппарата породило определенный дефицит кадров. Это заставляло пополнять государственный аппарат выходцами из непривилегированных сословий. В этот период служащие в местные учреждения набирались – кроме, естественно, дворян – из среды церковно– и священнослужителей; приказных, подьяческих и секретарских детей; обер-офицерских, солдатских детей, из купечества и даже из отпущенных на волю крепостных крестьян и господских людей. Кардинальные изменения в социальном составе местного чиновничества произошли в очень короткие сроки, уже к началу 1780‑х годов. Эти изменения не остались незамеченными и современниками-мемуаристами. Один из них, И. И. Мешков, писал в своих записках: «По новости Саратовской губернии, в канцелярских служителях по всем присутственным местам была общая потребность и, стало быть, не предстояло не малейшего затруднения быть принятым на службу немедленно» [394]. Кстати, прадед мемуариста был крепостным, отпущенным помещиком на волю в 1748 г. Сам же И. И. Мешков, поступив на службу при открытии Саратовской губернии, в 1782 г., в возрасте 15 лет, стал копиистом, в 1784 г. – подканцеляристом, 16 марта 1787 г. был произведен в канцеляристы, а 23 ноября того же года – в губернские регистраторы. Первый классный чин коллежского регистратора он получил 1 декабря 1791 г., т. е. после десяти лет канцелярской службы.

Писал об этом и выходец из крестьян Л. А. Травин, отец которого «находился крепостным графа Павла Ивановича Ягужинского и его жены»: «…при наступлении 1778 года открылось Псковское наместничество <���…>. Тогда свободно было вступать имеющим вечные отпускные в приказные чины» [395]. На это же указывали и мемуаристы-дворяне, например Г. С. Винский, который замечал: «Судебныя места умножены с умножением в них чиновников, так что иная губерния, управляемая прежде 50‑ю чиновниками, разделившись по сему учреждению на четыре наместничества, в каждом имела до 80 судей. Умножение судейских мест, конечно, открыло многим бедным семействам средства к существованию…» [396]. Развитие этой тенденции в начале XIX в., после министерской реформы, уже в рамках системы центральных государственных учреждений, описал другой мемуарист – Ф. П. Лубяновский (кстати, с 1819 г. – пензенский гражданский губернатор): «Нынче сто рук нужны там, где тогда одиннадцатая была лишнею. Едва ли однако же это можно безусловно приписать лишь разделению работы, впрочем до роскоши дробному. Нужда здесь, кажется, сама о себе промышляет: тысячи молодых людей всякого звания, редкий из них не нищий, приготовляют себя по отеческому преданию к статской службе дома, в судах, в частных, публичных заведениях, и, как на море волна за волной, так они толпа за толпой спешат выйти на этот берег. Изъяв немногих, которым способности, более или менее обработанные наукою, и еще немногих, которым счастливые случаи пролагают дорогу, большая часть, и то не все правильно, изучают одно ремесло, не мудреное, но в их глазах выше всякой промышленности, ремесло владеть пером как челноком за ткацким станом, этим ремеслом начинают и оканчивают служебное поприще, не приготовив себя ни к чему иному, не имев к тому и способов» [397].

В ходе губернской реформы не только создавалась новая система местных государственных учреждений, но и формировался новый тип чиновника – выходца из разночинцев или податных сословий по социальному происхождению и маргинала по своей социальной сущности. Такой маргинальный тип чиновника – тип исключительно российский. Он мог возникнуть лишь в специфических российских условиях целенаправленного формирования и длительной консервации сословного деления общества.

Для провинциального чиновника конца XVIII в. характерно сочетание извечного чиновничьего превосходства и определенной социальной ущербности, с психологической точки зрения не столь уж редкое и вполне понятное. Свидетельством осознания мелкими чиновниками своей социальной значимости выступают их мемуары, причем не только, а может быть, и не столько содержание, сколько сам факт писания, однозначно говорящий о самоосознании личности. Значительный интерес представляют мемуары П. С. Батурина, Г. С. Винского, Г. И. Добринина, Т. П. Калашникова, Ф. П. Лубяновского, И. И. Мешкова, Ф. П. Печерина, М. С. Ребелинского, Я. И. де Санглена, Л. А. Травина, И. А. Тукалевского, B. C. Хвостова [398].

Чувство чиновничьего превосходства во многом основывалось на осознании феномена могущества канцелярии. Глубокие размышления или отдельные наблюдения на эту тему можно найти у многих мемуаристов. Например, П. С. Батурин писал: «При первом моем входе в судилище я почувствовал некое священное движение в душе моей, происходящее от воображения, что от должности судящих зависит благосостояние и жизнь человека» [399].

Но далее Батурин, подробно описывая порядки в учреждении, показал, что реальная власть была у секретаря канцелярии и основывалась она, по мнению мемуариста, на исключительном преимуществе знания законов, с которыми чиновники присутствия обычно не имели охоты знакомиться; а те же, кто хотели это сделать, включая и самого Батурина, наталкивались на сопротивление канцелярии: «Секретари, хотя имели некоторыя собрания под названием“ Свода законов”, но они с ревностию хранили их от желающих познать оныя, а паче от присутствующих, подобно древним Гиерофантам, хранившим тайны свои, дабы не потерять уважения от несмышленных; так и секретари судебных мест, дабы они могли руководствовать в делах судящими и быть указателями законов, по мере прибыли, им от такого присвоения приносящей, укрывали законы от присутствующих».