Робер Фоссье - Люди средневековья

Все эти мужчины, и даже все эти женщины, потрясавшие кинжалом или оскорблявшие свою жертву, были простолюдинами. В принципе, они не имели права применять силу, так же как и духовенство из первого сословия; взяться за оружие для них значило презреть волю Господа. А для воинов, bellatores , применение оружия наоборот было ремеслом, обязанностью, «служением». Я не собираюсь рассказывать о войнах или изучать менталитет людей меча; но воины, хотя и составляли меньшинство в обществе, играли в нем необычайно значимую роль, на которой мне придется остановиться. В который раз традиционная историография впадает в заблуждение, утверждая, что нескончаемые конфликты, династические или иные, захваты замков, шумные кавалькады «дворян и благородных дам» ввергли средневековье в океан кровавого, «анархического» и бессмысленного беспорядка. Но это неверная интерпретация подобных «войн». Речь идет лишь о самой повседневной, самой естественной деятельности «благородных» людей, носивших оружие, для которых такое поведение было привычным образом жизни. Werra , или «набег», как его называли, если он затягивался и принимал серьезный политический оборот, был не чем иным, как простым налетом длительностью в несколько дней, который устраивала шайка из нескольких молодых всадников, в той или иной степени связанных узами родства, на соседний замок; причинами этой военной операции могли стать оскорбленная честь, зависть, желание развлечься, наконец, похитить девушку или раздобыть немного денег. По пути нападавшие сжигали случайную хижину или городскую ратушу. Затем следовало бурное примирение с пирушками, поцелуями и дружескими клятвами. Но вне зависимости от колорита, менявшегося с каждым столетием, этот опасный климат не был привлекателен для простого народа, который рисковал потерять не только свое имущество, но и жизнь. Вот эти-то военные налеты и создали средневековью дурную репутацию. Но суждение это слишком поспешно, тем более что в средние века велись и настоящие, публичные войны ( bellum ), организованные должным образом, затягивавшиеся на длительное время. Правда, случались они довольно редко. Эти войны вели могущественные персонажи или, — если король и граф не возглавляли поход, — собирали ост (ost), ополчение. В таком случае дело принимало серьезный оборот: свыше несколько тысяч бойцов, обоз, возмещение павших лошадей, убитые или, скорее, взятые в плен ради выкупа. Мотивы подобных войн очевидны: политические — а в Позднее средневековье даже экономические — проблемы. Но сами военные действия развивались вяло: осады, западни, грабительские налеты. Битвы в прямом значении этого слова были исключительным событием и довольно редко имели решающее значение на исход кампании, разве что в них гибло большое число людей. С другой стороны, временная протяженность этих войн была большой, и прекращались они чаще всего после того, как противники выбивались из сил. Но, с другой стороны, ошибочно было бы верить, что сами военные кампании длились долго. Ни во время германских походов на Италию и Рим (1050–1200), ни во время двух крупномасштабных столкновений между королями Франции и Англии — первое датируется 1153–1259, второе — 1337–1453 годами — никогда не приходилось сражаться безостановочно. Наиболее удачным примером, который так часто приводят во Франции, может стать Столетняя война: из 130 с лишним лет этого конфликта, лишь на протяжении половины из них происходили «набеги», в реальности затронувшие очень незначительную площадь Французского королевства.

В задачу моей книги не входит рассказывать о численности, вооружении, тактике, боевых потерях и политических последствиях средневековых войн. Я вернусь к моему сюжету, начав оценивать их стоимость, возраставшую по мере совершенствования вооружения или массовой вербовки наемников в XIV–XV веках. Эти расходы можно было возместить за счет выкупа, добычи или реквизиций. Уже в начале XII века аббат Клюни Петр говорил, что «на войну манит запах денег». Чтобы одержать победу, нужно было тратить деньги, а чтобы платить, нужно было их доставать; если же война принимала дурной оборот, нужно было начинать заново — таковы были движущие силы постоянно возобновлявшихся конфликтов. А кому приходилось за все это расплачиваться, если не простолюдинам: реквизиции оружия и лошадей, поборы на оборонительные сооружения, exactio , «талья», выплаты выкупа за господина, попавшего в плен, угон скота, грабеж и поджог риг, домов, разорение виноградников? Конечно, в принципе, все свободные люди были обязаны служить в войске, но вскоре оказалось, что в сражении они действуют неэффективно; и именно тогда, в конце XI века, сформировалось убеждение, что в войне должны участвовать только воины, bellatores. У этой эволюции было два основных последствия: поскольку свободные люди не рисковали своими жизнями, им пришлось платить деньгами и отработками. Если же бойцов не хватало, приходилось прибегать к услугам наемников; но в перерыве между двумя военными кампаниями они зарабатывали себе на жизнь, грабя города и деревни, что причиняло народу еще большие страдания, чем требования их господина. Впервые с этим злом — нередко по инициативе королевской власти, — познакомились во Франции, Англии, позднее Кастилии затем в Италии и Нидерландах около середины XII века — по решению городских властей, — где это явление достигло апогея в XIV веке. Люди, стекавшиеся в наемные отряды, «руты», «компании», были родом из стран с переизбытком населения или попросту слишком бедных. Их называли по месту происхождения, что не всегда соответствовало правде: брабантцами, генуэзцами, наваррцами. Наемники поступали под начало командиров, которые заключали договор, condotta , с городами или правителями, и сражались — как правило, крайне успешно, — за того, кто платил больше. И потому как сельской местности, так и в городах население прекрасно понимало, что в конце концов им придется откупаться от наемников: за приближением «кайманов», «живодеров» и прочих наемных отрядов внимательно следили и в случае угрозы с их стороны захлопывали городские ворота или спасались бегством в лес.

В средние века было еще две разновидности военной деятельности. Первая не оказала никакого влияния на народную среду и имела отношение к играм и воображению аристократии. Одной из разновидностей этой деятельности были путешествия странствующих рыцарей в поисках приключений и индивидуальных подвигов: они отправлялись на поиски девушки, поединка или — чтобы вызвать восхищение окружающих — святого сосуда Грааль. Покров «куртуазности» прикрывал эти искания, которыми без устали восхищаются историки литературы или историографии; но едва ли рассказы о приключениях Персеваля и рыцарей короля Артура или ударах мечом Роланда обогревали по вечерам сердца обитателей лачуг или служили образцом для подражания простому человеку, кем бы он ни был. И конные схватки отрядов на турнирах, которые растягивались на несколько дней и скрашивали жизнь в замках на протяжении XII–XIII веков, были интересны для зрителей из народа только в том случае, если нисходили до уровня индивидуальных стычек между бойцами, при необходимости прославляемых в качестве спортивных героев.