Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Кстати, когда в ночь на 9 ноября 1740 года тот же фельдмаршал Миних (далеко не Иванов!) приказал своему адъютанту Манштейну (тоже вовсе не Петрову!) арестовать герцога Бирона, тот замешкался только потому, что плохо ориентировался в залах и коридорах герцогского дворца. Однако едва Биронова спальня была обнаружена, регент тут же был арестован — без единого выстрела или удара шпаги. Ненавистного всем фаворита ни в столице, ни в стране не защитил никто! Потому что, как справедливо отмечает Яков Гордин, это был человек — даром что немец! — «которого никто всерьёз не поддерживал, который не имел ни корней, ни опоры в почве этой страны» [11. С. 315].

Ещё дореволюционный историк В. Строев в исследовании «Бироновщина и Кабинет министров» (М., 1909) на конкретных фактах доказал, что «борьба русских людей с немецким засильем» при Анне Иоанновне — не более чем миф, сотворённый сермяжными патриотами: «Остерман… был тесно связан с кн. А.Б. Куракиным, гр. Н.Ф. Головкиным и, в особенности, со своим учеником И.И. Неплюевым, — разве они были немцы? Фаворит Левенвольде протежировал Волынскому и смертельно ненавидел Миниха. В свою очередь, “мученик за русское дело" Волынский разрабатывал свои планы сообща с такими русскими людьми, как кабинет-секретарь Эйхлер, президент юстиц-коллегии по Лифляндским и Эстляндским делам барон Менгден и даже считавшийся креатурой Бирона генерал берг-директор Шемберг! Бирон ввёл в Кабинет министров Волынского против Остермана и поддерживал на Украине князя Шаховского против Миниха!.. Всё это была борьба личных честолюбий или каких угодно других интересов, но только не русской партии с немцами» [11. С. 302].

Есть и другие — к сожалению, малоизвестные — исторические факты. Сегодня каждый школьник знает, что в XVIII веке «передовые русские люди» боролись с засильем немцев в Академии наук. Но на самом деле, как это часто бывает, за ширмой национального патриотизма скрывались самые обычные меркантильные интересы. В той знаменитой «академической» истории главным врагом был объявлен ещё один питерский немец, первый директор академической библиотеки Иоганн Шумахер. Выпускник Страсбургского университета, он прибыл в Петербург в 1716 году и к началу 1740-х увеличил вверенную ему Петром библиотеку с 4763 томов до 20 с лишним тысяч, превратив её в одно из лучших европейских научных собраний. Тогда-то и поступило на Шумахера первое «доношение», за подписью Андрея Нартова. Вскоре родился ещё один донос, а спустя два года — третий, подписанный уже девятью профессорами-академиками. Всякий раз Шумахера отстраняли от дел и подвергали аресту, однако «по следствию являлось», что подозреваемый ни в чём не виновен: не воровал, не самовольничал, ущерба русским в пользу иноземцев не причинял и обязанности свои всегда исполнял, как положено.

Засилье чужеземцев в Академии и вправду было: из 111 её членов было 67 немцев, не считая иностранцев из других стран Европы. Объяснялось это тем, что Россия в те поры своих учёных почти не имела. А вот патриотизм тут не причём, ведь из девяти академиков, подписавших третью жалобу на Шумахера, русских было всего двое — Ломоносов и Тредиаковский, остальные — немцы и французы. Реальная борьба шла за пост директора библиотеки, один из ключевых в управлении всей Академией [19. С. 104, 125–202]. Между тем и сегодня даже серьёзные авторы пишут об Иоганне Шумахере как о враге Ломоносова, «который до конца дней не отказывал себе в удовольствии травить Михайлу Васильевича…» [28. С. 183].

Миф (к слову, один из многих в русской истории) о засилье немцев и «героической борьбе» русских людей с «бироновщиной» возник 25 ноября 1741 года, в тот самый день, когда Елизавета совершила, по сути, государственный переворот, свергнув с престола годовалого Иоанна VI и его мать-правительницу Анну Леопольдовну. «Елизавета захватила власть как узурпатор, то есть на незаконных с юридической и традиционной точек зрения основаниях, и поэтому изо всех сил стремилась представить своё восшествие на престол как победу светлого начала над тёмным, как освобождение… Как произносилось с амвона церковными иерархами, ещё недавно угождавшими Бирону, воодушевлённая образом Отца Отечества Петра Великого его героическая дочь Елизавета решилась “седящих в гнезде орла Российского нощных сов и нетопырей, мыслящих злое государству, прочь выпужать, коварных разорителей Отечества связать, победить и наследие Петра Великого из рук чужих вырвать, и сынов российских из неволи высвободить и до первого привесть благополучия”. Как восклицал в своей публичной проповеди архиепископ Дмитрий (Сеченов), “враги внутренние и сокровенные”, немецкие временщики, “прибрали всё отечество наше в руки, коликий яд злобы на верных чад российских отрыгнули, коликое гонение на церковь Христову и на благочестивую веру возстановили, и была година и область тёмная, что хотели, то и делали”» [4. С. 507–508].

Елизаветинская версия десятилетнего правления Анны Иоанновны не раз усердно поддерживалась при особо патриотично настроенных царях и вновь была провозглашена единственно верной во времена сталинской борьбы с «преклонением перед Западом», а затем благополучно дожила и до наших дней.

Параллельные заметки . Справедливости ради надо отметить, что немцы, наряду с представителями других нацменьшинств, нередко платили русским той же ксенофобской монетой. В этом отношении характерен один из второстепенных персонажей «Петербургских трущоб» Всеволода Крестовского: «В маленьких чинах Карл Иванович был довольно скромен относительно своих русских антипатий; но с постепенным повышением в оных, он постепенно высказывался — так что, достигнув до статского советника, почти уже не скрывает своего презрения, а когда достигнет до действительного статского, то тогда, можно надеяться, совсем уже проявит всю глубину его.

Кто-то заметил ему однажды, что как же, мол, это — и презираете, и служите в одно и то же время? Это, мол, маленькая несообразность выходит. Карл Иванович смерил дерзновенного своим пятиклассным, статско-советничьим глазом и, вероятно, чувствуя, что чин “действительного ” весьма уже недалёк от него, с великим достоинством отчётливо возразил:

— Я служу не отечеству, но моему императору! Я люблю русское правительство; но я презираю русскую свинью» [17. Т. 2. С. 157].

Впрочем, немцы — и, конечно же, далеко не все — позволяли себе подобное только в частной жизни. Например, в Санкт-Петербургском немецком обществе, созданном в 1772 году, царили совсем иные порядки. «Правила общества гласили: недопустимы грубость и насмешки над сословной принадлежностью, национальностью, особенно над религией и правительством. Членом общества мог быть любой принадлежавший к дворянству, военным или гражданским чинам, купечеству и другим средним сословиям. То есть критерием для приёма была не национальная, а сословная принадлежность. Общество это, немного изменяя название, просуществовало более ста лет. В 1880-е гг. большинство его членов — русские. Организации клубного типа для низших социальных слоёв стали появляться только во второй половине XIX в. В 1880-е гг. приказчиков, модисток и т. п. объединяло Первое С.-Петербургское общественное собрание («Немецкий клуб»). Среди его членов преобладали русские, второе по численности место занимали евреи, и только на третьем месте были немцы; языком общения в клубе был русский» [32. С. 93–94].