Сергей Парамонов - История руссов. Варяги и русская государственность

Хотели увидеть заимствованный сюжет в том, что посланцы говорили Рюрику и его братьям: «Земля наша велика и обильна». Но что же иное могут говорить посланцы при подобных обстоятельствах? Что «Земля наша мала и ни к черту не годится»? Ясно, что посланцы северных славян и финских племен говорили и должны были говорить тоже, что говорится в подобных случаях.

Однако и здесь сказалась реальная черта — посланцы добавили: «…а наряда в ней нет», т. е. сказали то, чего не было в «ходячих сюжетах» других народов, и здесь отразилась действительность, жизненная черта.

Некоторые, наконец, подкапывались: почему, мол, не два и не четыре брата, а непременно мифическое три? Не доказывает ли, мол, это число вообще мифичность всей истории?

Спрашивается: ну а в жизни разве не бывает трех братьев, неужели в этом можно усмотреть что-то мифическое? Вот в свое время на Руси княжили трое князей: Изяслав, Светослав и Всеволод, неужели они мифичны, потому что их трое?

В отношении такой критики можно быть уверенным, что если бы в летописи стояло «два брата», то критики непременно возразили бы: а почему не три или четыре?

На подобную критику не поскупились, а вот почему-то не обратили внимания на необычность призвания не князя, а князей. Очевидно, это как раз соответствовало потребностям огромной страны, управлять которою, принимая дальность расстояний, было одному не под силу. Вот в этой-то необычности призвания и лежит доказательство, что это не «бродячий сюжет», не избитое место, а отражение действительной жизни.

Перечисленные выше возражения можно назвать их настоящим именем — это не критика, а придирки, некоторое зудение от духа противоречия.

В самом факте призвания династии ничего удивительного нет: примеров в истории много. В летописи объяснена и причина этого мероприятия. Наконец, и по времени (вторая половина IX века), это не какая-то необыкновенная древность, затянутая туманом истории.

Ничего нет предосудительного и в том, если бы действительно было доказано, что династия была не славянская: англичане не сделались немцами от того, что на их троне сидели немцы, а французы — испанцами, от того, что в жилах их королей текла испанская кровь и т. д.

Отрицание призвания князей имеет иную подоплеку: боятся, что, признав призвание, тем самым признают, что русская государственность создана чужими. Мы уже приводили огромное количество доказательств, что это не так, и тут повторим еще раз, что не варяги-князья создали государственность на Руси, а государственность северных славян созрела настолько, что возникла необходимость в централизированном, федеративном государстве, а отсюда князь типа Рюрика.

Поэтому отрицание призвания варягов есть только отголосок трусости перед норманистской теорией. Институт Истории Академии Наук, обжегшись раз на горячей воде, дует теперь уже и на студеную, оказывается, что целый ареопаг историков испугался тени скандинавов-норманнов!

Пусть будет так: трудно трусу сделаться храбрым, но при чем тут фальсификация истории? Ведь Игоря совершенно напрасно делают человеком без роду и без племени, а Рюрика устраняют со сцены истории, дабы он своим поведением не оскорбил благородных чувств советских историков.

Нам нужна не покалеченная, изуродованная история, а такая, какой она была, т. е. и черная, и белая. На черной мы будем учиться, а белой гордиться. Институт Истории Академии Наук мифичности Рюрика не доказал, но зато злостно о нем умолчал. Это доказывает, что ложные теоретические бредни Покровских, Марров и т. д., в свое время высоко поднятых на щит, до сих пор еще владеют умами советских историков, проделавших, надо признаться, все же огромную положительную работу. Как хотелось бы, чтобы они поскорее сбросили с себя остатки негодной шелухи и перестали быть игрушкой временщиков фаворитов.

Если мы обратимся к мнению специалистов, занимавшихся исследованием русских летописей (А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, Д. С. Лихачева и др.), мы увидим, что самую древнюю летопись они усматривают в гипотетическом «Начальном своде» 1037–1039 годов.

Имеются, однако данные, позволяющие думать, что русское летописание началось гораздо раньше. Имелся период в летописании, который мы условно назовем «аскольдовским», — это был период перволетописи, когда уже существовала погодная запись событий, но не было еще цельной истории Руси на фоне мировой истории. Была запись событий, но не было идеологического стержня для создания истории Руси.

Затем был большой перерыв и наступил второй период, который мы условно назовем «рюриковским», — это был период общеизвестной нашей летописи, «Повести временных лет», которая базировалась на двух принципах: 1) христианстве и 2) рюриковской династии, как созидательнице Руси. Оба эти периода не были, однако, совершенно изолированными. Второй период, «рюриковский» или «Повести временных лет», безусловно в значительной части фактического материала опирался на первый, «аскольдовский», но не представлял собой совершенно самостоятельного пути развития русской летописи.

Однако второй период летописания наступил тогда, когда летопись была не столько записью исторических фактов, сколько политикой, подчиненной интересам рюриковской династии. Факты истории не имели самодовлеющей роли, они были орудием для создания известных политических взглядов и настроений.

Это обстоятельство было причиной того, что летописец второго периода, «рюрикист» по убеждению, совершенно оставил в тени существование перволетописи, почти вовсе игнорировал период «аскольдовского» развития Руси и воспользовался из перволетописи весьма немногочисленными сведениями.

Он заимствовал, надо полагать, в технической части форму летописи, но самое повествование он построил на ином принципе: его интересуют не столь самые факты истории, сколько освещение их. Его летопись — не история, а политика современности, оперирующая специально подобранными фактами истории. Его история — селекционированная и в значительной степени выхолощенная история. Отсюда и крайняя бедность летописи фактами о культурном, экономическом, производственном и т. д. росте народных масс.

Однако летопись или даже летописи аскольдовского периода не были вовсе уничтожены, они были отодвинуты в архивы, подальше от любопытных глаз. Время от времени настоящие летописцы, а не редакторы или копиисты, все же заглядывали в летопись аскольдовского времени и, подчас заинтересовавшись теми или иными деталями, вносили их в свиток официальной рюриковской истории.

Особенно богатой включениями из перволетописи оказалась Никоновская летопись. Ее содержание является главным доказательством существования перволетописи во времена Аскольда.