Коллектив авторов - Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Несмотря на некоторую нестабильность интереса провинциального дворянства к службе в гражданских учреждениях, факт продолжения гражданской службы большой его частью может быть истолкован как признак повышения ее престижности к концу XVIII века. Регулярное жалованье обладало, вероятно, притягательной силой для небогатого провинциального дворянства, которое составляло, конечно же, большинство среди чиновников тульских канцелярий. Однако в губернских и уездных канцеляриях встречалось немало помещиков среднего и высокого достатка, для которых жалованье не должно было быть побудительной причиной продолжения службы. Отмена законов, запрещавших управителям владеть собственностью в своем уезде, делала гражданскую службу более привлекательной для местного дворянства, получившего возможность не отрываться надолго от своих имений и семей. Вероятность пройти на должность по выборам означала для многих подтверждение их значимости и популярности в глазах соседей-помещиков. В целом возможность продолжения карьеры, получения чинов и рангов, приобретения новых связей и, следовательно, повышения своего социального статуса служила, несомненно, серьезным стимулом продолжения службы на гражданских должностях для значительной части провинциального дворянства. Для канцелярских служителей недворянского происхождения гражданская служба была одним из очень немногих шансов получить дворянство и обеспечить лучшее будущее для себя и своих детей.

Изучавший дворянские наказы в Уложенную комиссию Уилсон Огустин сделал вывод о том, что русское дворянство в наказах ясно выразило свой однозначный выбор из двух моделей политического управления — европейской рационально-бюрократической и русской традиционной — в пользу последней. Он отмечал, что патерналистская модель отношений власти с обществом, для которой характерны похожие на отношения в семье дружеские связи с представителями власти, отеческая забота с ее стороны, сочетание жестокости с пониманием и прощением, была гораздо ближе русскому дворянству, чем абстрактные правила закона (как в западной рационалистической модели) {554} . Рассмотрение примеров функционирования бюрократического аппарата в Тульской и соседних губерниях второй половины XVIII века подтверждает широкое распространение патерналистской модели. Дача «подарков» представителям власти выполняла функцию регулятора социальных отношений, служила в качестве ритуального проявления уважения к власти, необходимого для поддержания иерархии и порядка, а также давала небогатым чиновникам, служившим без жалованья, единственный источник существования. Осуждая в наказах практику назначения воевод со стороны, ведущую к коррупции и волоките, провинциальное дворянство, в том числе и тульское, просило правительство о переходе на выборные начала в формировании местного управления, что позволило бы дворянам, выбранным в административный аппарат, применять свое знание местных условий и добиваться большей эффективности в отправлении правосудия и решении насущных проблем. Выборность администрации одновременно давала бы местным дворянам больше возможностей влияния на осуществление правосудия в их интересах.

Комплекс разнообразных материалов по истории Тульской губернии второй половины XVIII века подтверждает, однако, и высказанное Валери Кивельсон мнение о том, что было бы неверно говорить о безусловной приверженности русского провинциального дворянства XVIII века принципам прошлого. Вместо выбора между традиционно-патриархальной и рационально-бюрократической моделями политического управления русское дворянство еще в период «конституционного кризиса» 1730 года, который изучала исследовательница, умело использовало принципы и преимущества обеих моделей для обеспечения собственных интересов и возникавших нужд {555} . Провинциальное дворянство второй половины века делало это с еще большим успехом, при необходимости прибегая к патерналистским практикам в условиях ежедневного общения с представителями администрации и в то же время требуя соблюдения законности со стороны властей. Введение в результате административно-территориальных реформ Екатерины II выборного начала в местном управлении отвечало чаяниям провинциального дворянства, выраженным им в наказах в Уложенную комиссию 1767 года. Однако совпадение модернизаторских намерений реформатора с желаниями дворянского общества в провинции следует объяснять скорее не проявлением успешной «европеизации» последнего, а стремлением дворян сохранить некоторые традиционные стороны отношений с властью, усовершенствовав их путем выбора носителей этой власти из своих рядов. Тем не менее, при всех возможных побочных явлениях данной ситуации, «свои люди» в местном управлении, безусловно, лучше понимали потребности региона и местного дворянского общества, что не могло не способствовать положительным сдвигам в жизни губернии. Само участие провинциальных дворян в выборах и службе по выборам в местных канцеляриях создавало новые предпосылки для формирования гражданского общества в русской провинции. Как они «сработали» и «сработали» ли вообще — предстоит еще выяснять.

Тема статьи теснейшим образом связана с дискуссионным вопросом о существовании гражданского общества в дореволюционной России. В настоящее время не существует единого определения гражданского общества. Джин Коэн и Эндрю Арато, часто признаваемые в литературе «ведущими теоретиками изучения гражданского общества», во многом способствовали тому, что это понятие стало размытым и, на мой взгляд, получило неоправданно расширительное определение: «Сфера социального взаимодействия между экономикой и государством, состоящая, главным образом, из сферы личной жизни (особенно семья), сферы ассоциаций (особенно добровольные общества), социальных движений и форм общественной коммуникации» {556} . Еще более аморфный характер получила дефиниция «гражданского общества» в российском Большом энциклопедическом словаре: «совокупность отношений в сфере экономики, культуры и др. сферах, развивающихся в рамках демократического общества независимо, автономно от государства» {557} . Полагаю, что Дж. Коэн и Э. Арато справедливо отграничили «гражданское общество» от «политического общества» и экономики, но неоправданно включили в пространство гражданского общества личную (интимную) жизнь и семью.