Коллектив авторов - Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Не останавливаясь подробно на других работах дореволюционного периода, отметим лишь, что авторы этих работ так или иначе подходили к оценке мировоззрения русского мыслителя XVIII столетия с позиции собственных политических взглядов, превращая Щербатова в одного из участников политической борьбы конца XIX — начала XX века. Такой интерес к политическим идеям прошлого объясняется тем, что либеральные политические деятели начала XX столетия старались найти дополнительное обоснование для своих взглядов, выстраивая идеологическую «родословную» русского либерализма. Однако, разумеется, трудно назвать такой подход историческим, да и просто справедливым по отношению к Щербатову. К тому же политические категории «либерализма» и «консерватизма» едва ли вообще применимы к периоду второй половины и конца XVIII века, для которого наряду с проникновением в общественное сознание новых представлений о «естественных» правах, присущих каждому человеку от рождения, характерно было обращение к идеям и понятиям классической древности. Можно отметить, что отношение к институту рабовладения как к чему-то позорному являлось для данного периода своего рода идеологическим новшеством, принимавшимся далеко не всеми представителями образованного общества. И Россия вовсе не являлась исключением в этом отношении: достаточно обратиться к общественным реалиям североамериканских колоний Великобритании и соответствующей им идеологии. Как раз в тот период, когда Щербатов создавал свои публицистические произведения, колонии вели войну со своей метрополией за независимость, приняв Декларацию, утверждавшую неотъемлемые права человека, — и, несмотря на это, для отмены рабства в Америке потребовалось еще почти целое столетие. Были ли представители рабовладельческих колоний, восставшие против своего короля под лозунгами «естественных прав» человека и гражданина, «либералами» или «консерваторами»? Возможный ответ состоит в том, что они не являлись ни теми ни другими, и их взгляды, как и взгляды Щербатова, следует анализировать при помощи совсем иных категорий {827} .

В еще большем противоречии с историческим подходом к анализу творчества мыслителей прошлого находились работы ряда советских историков, уделивших немало страниц анализу мировоззрения Щербатова. Прежде всего следует отметить работу Ивана Антоновича Федосова {828} и противоположный его точке зрения подход, продемонстрированный в диссертации Земфиры Пашаевны Рустам-Заде {829} . Если для первого автора Щербатов, несмотря на признание некоторых «прогрессивных» черт его мировоззрения, был в первую очередь «ярым крепостником», то другой автор, наоборот, подчеркивала привлекательные стороны в системе взглядов своего героя. Отчасти это объяснялось различием дисциплин, в рамках которых осуществлялся анализ. Федосов выступал как философ, более связанный заранее заданной идеологической парадигмой, тогда как Рустам-Заде как литературовед могла позволить себе более дифференцированное отношение к творчеству Щербатова. По существу, однако, идеологическая дилемма оказывалась неразрешимой, напоминая спор о том, является ли стакан, до середины заполненный водой, наполовину пустым или наполовину полным. При всей фактической ценности некоторых из работ советского периода, содержащих целый ряд интересных наблюдений над текстами Щербатова, теоретическая оценка его мировоззрения сводилась, по существу, к попыткам найти для его взглядов какое-то место на шкале между «прогрессивностью» и «реакционностью». Тем самым оставлялось без внимания то обстоятельство, что сам Щербатов мыслил в совершенно иных категориях — не «прогресса», а, наоборот, постепенного упадка, «повреждения нравов».

Представляют интерес работы ряда зарубежных авторов, среди которых особенно хотелось бы выделить основополагающую статью Марка Раеффа {830} , вводную статью Энтони Лентина к его публикации английского перевода самого известного из произведений Щербатова (О повреждении нравов в России) и серию позднейших статей того же автора {831} , а также неопубликованную, к сожалению, диссертацию Джоан Афферика {832} . Эти работы отчасти продолжают дореволюционную либеральную традицию истолкования творчества Щербатова, отмечая «противоречивость» его мировоззрения и сочетание в нем «консервативных» и «либеральных» элементов. При этом, однако, подчеркивается уже упоминавшаяся в дореволюционной литературе зависимость политических взглядов Щербатова от Духа законов Шарля Монтескье.

Наконец, следует отметить еще несколько работ о Щербатове, написанных в последние два десятилетия. Появление этих работ свидетельствует о заметно выросшем с 1990-х годов интересе к творчеству этого мыслителя. Значительный интерес представляет диссертационное исследование Светланы Геннадьевны Калининой, основанное на анализе большого количества архивного материала и подробно излагающее перипетии служебной карьеры Щербатова, а также затрагивающее и его общественно-политические взгляды. К сожалению, нельзя не отметить, что автор этого исследования несколько идеализирует своего героя, утверждая, например, что он отличался особой гуманностью по отношению к своим крепостным {833} . [146]К тому же для диссертации С.Г. Калининой характерна тенденция настаивать на бесконфликтности отношений Щербатова с императрицей, что возможно лишь при сознательном игнорировании некоторых пассажей его сочинений, прежде всего характеристики Екатерины II в трактате О повреждении нравов в России. Некоторую односторонность работы С. Г. Калининой отчасти корректирует диссертационное исследование Николая Владимировича Серенченко {834} , подчеркивающего, в частности, связь мировоззрения Щербатова с настроениями той среды, из которой он вышел и взгляды которой во многом разделял. Можно добавить, что представители этой среды, как и сам Щербатов, при всей их верноподданнической риторике, обнаруживающейся в их переписке, не были чужды духу аристократического фрондерства. И, как правило, они не питали иллюзий по поводу потенциальной эффективности «гуманных» методов принуждения крепостных к повиновению.

Особое значение для нашей темы имеет диссертация Льва Владимировича Сретенского, написанная в начале 1960-х годов на основе анализа большого количества материалов хозяйственного архива Щербатовых, сохранившегося в составе одного из фондов РГАДА. Концепция автора в целом, будучи попыткой обоснования известного тезиса советской историографии о сравнительно раннем становлении капиталистического внутреннего рынка в России, может считаться устаревшей. Тем не менее целый ряд частных наблюдений Сретенского представляет значительный интерес. Многие из них не остались незамеченными в американской историографии, вызвав, например, появление любопытной статьи Уолласа Дэниэла {835} . Автор ее отмечает, что укоренившееся представление о Щербатове как об одностороннем защитнике дворянских привилегий в борьбе с другими сословиями, в частности с купечеством, нуждается в корректировке. В своей повседневной хозяйственной практике Щербатов предпочитал не конфронтацию, а сотрудничество с представителями других сословий, наладив успешное совместное производство льняного полотна с несколькими купцами из Ярославля [147]. Вообще, многие материалы, приводимые Сретенским, свидетельствуют о том, что теоретические предпочтения Щербатова, выраженные в его ранней публицистике, могли входить в противоречие с его же практическими действиями, основанными на стремлении повысить доходность собственных имений. Сретенский вовсе не сомневается в том, что Щербатов был «ярым крепостником», но отмечает, что как разумный хозяин он не стремился разорить своих крестьян, предоставляя им известную экономическую свободу. Автор подчеркивает, однако, что эта свобода предоставлялась в обмен на выплату весьма обременительного оброка, что требовало в дополнение к сельскохозяйственным работам в поместье отхода крестьян на заработки (например, в Ярославль или в столицы). Таким образом, исследование Сретенского, несмотря на его явно устаревшую теоретическую концепцию, содержит ценные наблюдения, указывающие, по мнению упомянутого автора, на наличие в мировоззрении Щербатова противоречия между абстрактными теоретическими установками и практикой его же собственной повседневной хозяйственной деятельности.