Лев Исаков - Русская война: Баснословия о первых князьях

3.Никто не смог бы выразить словами представшую тогда перед нами «Илиаду» бедствий (Поговорка [Corpus paroemiographorum Graecorum / Ed. E. L. von Leutsch, F. G. Schneidewin. Go ttingen, 1839. T. I. P. 96, 256]; ср.: Theoph. Cont. V.98). И кто, видя все это, не признал бы, что излилась на нас муть из чаши, которую наполнил гнев Господень, вскипевший от наших прегрешений? Кто, старательно обдумывая все это, не пойдет через всю свою жизнь скорбя и печалясь вплоть до самого заката? О, как нахлынуло тогда все это, и город оказался – [38] еще немного, и я мог бы сказать – завоеван! Ибо тогда легко было стать пленником, но нелегко защитить жителей; было ясно, что во власти противника – претерпеть или не претерпеть [это нам]; тогда спасение города висело на кончиках пальцев врагов, и их благоволением измерялось его состояние; и немногим лучше, скажу я, – скорее же, гораздо тягостнее – было не сдаваться городу, чем давно уже сдаться: ведь первое стремительностью испытания, возможно, сделало бы незаметной причину не сиюминутного пленения; второе же, затяжкой времени превознося человеколюбие противников – якобы, до сих пор [город] не пал из-за их милосердия – и присоединяя к страданию позор снисхождения, мучительней делает взаимное ощущение пленения.

Помните ли вы смятение, слезы и вопли, в которые тогда весь город погрузился с совершенным отчаянием? Знакома ли вам та кромешная жуткая ночь, когда круг жизни всех нас закатился вместе с солнечным кругом, и светоч жизни нашей погрузился в пучину мрака смерти? Знаком ли вам тот час, невыносимый и горький, когда надвинулись на вас варварские корабли, [39] дыша свирепостью, дикостью и убийством; когда тихое и спокойное море раскинулось гладью, предоставляя им удобное и приятное плаванье, а на нас, бушуя, вздыбило волны войны; когда мимо города проплывали они, неся и являя плывущих на них с протянутыми мечами и словно грозя городу смертью от меча; когда иссякла у людей всякая надежда человеческая, и город устремился к единственному божественному прибежищу; когда рассудки объял трепет и мрак, а уши были открыты лишь слухам о том, что варвары ворвались внутрь стен и город взят врагами? Ибо неимоверность происшедшего и неожиданность нападения будто подталкивали всех выдумывать и выслушивать подобное, тем более, что такое состояние и при других обстоятельствах имеет обыкновение охватывать людей: ведь то, чего они особенно боятся, считают, не разбираясь, уже наступившим – хотя этого нет, – [40] а то, о чем они не подозревают, самоуправной мыслью устремляют прочь – хотя оно уже настигло их. Воистину, было тогда горе, и плач, и вопль (Ср.: Иез. 2, 10); каждый сделался тогда неподкупным судьею собственных грехов, не сетующим – дабы избежать обвинения – на клевету обвинителей, не требующим внешних улик, не прибегающим к вызову свидетелей для «торжества над злокозненностью»; но каждый, имея прямо перед собою гнев Гоподень, признал свое преступление и осознал, что оказался посреди угроз за то, что вел себя безумно вне заповедей, и, испытанием печалей отвлеченный от наслаждений, настроился на жизнь целомудренную, и преобразился и [для того, чтобы] исповедоваться Господу стенаниями, исповедоваться слезами, молитвами, просьбами. Ибо способно, способно общее несчастье и ожидаемое переселение [в мир иной] заставить осознать пороки, и прийти в себя, и совершенствоваться к лучшему поступками.

4.Но когда это началось у нас, когда осознание грехов мы поставили сами себе непреклонным судьею и, подсудимые, стали выносить приговор против себя в качестве оправдательного, [41] когда молебнами и гимнами мы стали призывать Божество, когда в сокрушении сердца стали приносить покаяние, когда с простертыми к Богу руками всю ночь взывали к Его человеколюбию, возложив на Него все наши надежды, – тогда искупили мы несчастье, тогда стали получать избавление от обступивших нас бед, тогда увидели угрозу сокрушаемой, и гнев Господень явно стал уноситься от нас; ибо видели мы, как враги отступают, а город, которому они грозили, спасается от опустошительного разграбления. Тогда… Когда же? Как только, оставшись безо всякой помощи и лишившись поддержки человеческой, мы воспряли душами, возложив упования на Мать Слова и Бога нашего, подвигая Ее уговорить Сына, Ее – умилостивить прегрешения, Ее право откровенной речи призывая во спасение, Ее покров обрести стеною неприступною, Ее умоляя сокрушить дерзость варваров, Ее – развеять их надменность, [42] Ее – дать защиту отчаявшемуся народу, заступиться за собственное стадо; и пронося Ее облачение, дабы отбросить осаждающих и охранить осажденных, я и весь город со мною усердно предавались мольбам о помощи и творили молебен, на что по несказанному человеколюбию склонилось Божество, вняв откровенному Материнскому обращению, и отвратился гнев, и помиловал Господь достояние Свое. Истинно облачение Матери Божьей это пресвятое одеяние! Оно окружило стены – и по неизреченному слову враги показали спины; город облачился в него – и как по команде распался вражеский лагерь; обрядился им – и противники лишились тех надежд, в которых витали. Ибо как только облачение Девы обошло стены, варвары, отказавшись от осады, снялись с лагеря, и мы были искуплены от предстоящего плена и удостоились нежданного спасения. Ибо Господь призрел не на грехи наши, но на покаяние, не беззакония наши вспомнил, но увидел сокрушение сердец наших и преклонил ухо Свое (Пс. 116 (114), 2) к исповеданию уст наших. [43] Неожиданным оказалось нашествие врагов – нечаянным явилось и отступление их; безмерным негодование – но выше разумения и милость; невыразим был страх перед ними – презренными стали они в бегстве; Божий гнев они имели причиною для набега на нас – Божье человеколюбие нашли мы теснящим их, отражающим их натиск.

***

Правда, уплывая, враги повели себя странно: сохранилась легенда, что проплывая мимо императорских дворцов Буколеона и Магнавры, русы осыпали их стрелами с серебряными наконечниками…

Вот так всегда и входим в Европу – только прорубившись… А потом сеем её серебром – мы не викинги!

Всё?

Ан нет, надо повиниться перед запятнанной честью г-на Кузьмина: ежели трудами нескольких поколений отечественных и зарубежных историков установлено, что заявляемый ПВЛ поход на Царьград 866 года в действительности состоялся в 860-м, то он вообще-то прав, утверждая, что в 866 году никакого похода не было… Правда, следуя его логике, не было похода и в 860-м году, раз его не было в 866!

Обратимся опять к подлинной дате ПВЛ, т. е. без интерпретации, к той, что в ней прописана: 6374 г. от СМ. Можно повторить старый трюк с подборкой подходящей эры, и например одна из трёх эр Феофила с датой СМ 5515 ПОЧТИ ПОДХОДИТ; но интересней другое: мы уже получали эту дату в обосновании причин, которые указывал летописец, почему он начинает повествование с царствования Михаила – главное, «…потому что приходила русь на Царьград…», и это событие единственно и заслуживало датировки… В тексте летописи есть важное указание, что поход состоялся на 14 году правления Михаила. Есть очень странное известие Никоновской летописи, давно и остро волнующее исследователей о каком-то неудачном русском морском походе на Византию 874 года, сорванном бурей и совершенно неизвестном по византийским источникам – а не накладка ли это тех 14 лет царствования Михаила на 860 (6360) год, заявленный в летописи «началом царствования Михаила» в то время как это была дата русского набега в его царствование? Двойной счёт одного события 860 года?