Виктор Бердинских - Тайны русской души. Дневник гимназистки

Но восьмиклассницы с одушевлением и горячим убеждением в том, что они что-то важное и нужное делают, устраивали митинги в зале, пели в классах что-то, чего в гимназии петь не полагалось… Я ничего почти не понимала в этом. Видела только какое-то волнение, видела потом (знаменитого 22 октября) 219кровь на снегу в пустынной уже улице и вдали – толпу народа… Это мы шли на именины к девочке-однолетке. Не знаю, в этот ли день я простудилась или раньше где, но на следующий день лежала в постели и ждала – нетерпеливо и волнуясь, – когда же, наконец, придет тетя из гимназии и как она оттуда выберется… Если память мне не изменяет, именно в этот день гимназистки скакали через забор из гимназического сада в Ермолинский 220(там жила Валя Гузаревич и еще кто-то из девочек) и наш двор…

Но я уж очень отвлеклась. Я только хотела сказать, что тогда гимназистки интересовались общественными течениями, тем, что делалось вне гимназии и жизни семьи. А теперь они – насколько я вижу – думают только о том, что вот такая-то ( учительница ) «на пробном ( уроке ) тыкала в учениц пальцем», а эта «только и делает, что бегает за актерами». Конечно, всё это близко их сердцу, всё это – злоба гимназического дня. И мы говорили о том же в свое время, но, например, Юбилей освобождения крестьян 221занимал нас не только тем, до которого часа позволят танцевать на вечере…

Вот – расфилософствовался человек, у которого для философии и толку-то еще недостает. Кончи, человек Божий!..

А все-таки я с политической экономией – в объеме нашего курса – охотно бы познакомилась…

Ну, фактические данные: у Зойки оказался – ко всем прочим (противоречиво определенным Аксаковым и Грекс 222«болестям») – пренеприятный (по своим последствиям для окружающих) приклад-дифтерит. Вчера ( 25 февраля ) отвезли ее в больницу, а сегодня прокуривали комнату…

И – где тонко, там и рвется! Я сломала термометр. Последнее было моей вечерней болезнью…

А днем получила письмо от Юдиных. Пишут трое. Ну – теперь не скоро дождутся от меня. Больше ничего писать не хочется…

Кашель надоел мне сегодня утром.

Тетя принесла мне «Бадмаевскую прелесть» 223– хину напоминает. Я выпила…

Приходит папа. Как всегда, я спрашиваю:

– Что новенького?

И вместо обычного:

– Да ничего, – слышу:

– У нас переворот.

– Как?! Когда? – я раскрыла рот и вытаращила глаза.

– Так на днях. Временное правительство. Во главе Родзянко 224. Вчера губернатор ( Н. А. Руднев ) 225получил телеграмму: «Я во главе Временного правительства. Вы остаетесь на местах. Подчинены мне. Родзянко». Военным министром назначен Поливанов, иностранных дел – Сазонов.

– Аплодисменты! – сказала я, аплодируя ногами, так как под левой рукой у меня был термометр и лежала я на животе…

Ну и не захотела лежать сегодня – так, как того требует доктор Спасский 226, который был на днях и нашел уже процесс в левом легком…

Папа походил, походил по коридору, зале и в столовую, идет оттуда и говорит:

– А чисто сделано…

– Да, – перебиваю я, – только что Думу распустили и…

– И одним Петроградом ограничилось, здесь и пулеметы остались ни при чем.

Да, здесь только остается рот раскрыть от удивления – как я.

А тетя Аничка добавила:

– Что-то теперь, а?.. Ведь уж всё рухнуло… Всё, на что надеялись немцы, пропало…

И верно. Ведь тут – Родзянко. Ах, теперь как война подвинется вперед! Цензуры не будет – ни «беломорской», ни «протопоповской». И русские будут – а не немцы – везде…

И ведь верно, что «чем хуже – тем лучше». Если бы не теснили так Думу, так всё пришлось бы немцев терпеть. И Бог знает, сколько бы еще протянулось. И сверху бы всё время уверяли, что доведут войну «до победоносного конца», и в то же время в Министерстве ( Правительстве ) главенствовали бы купленные немцами и уже компрометированные Протопоповы, а письма Милюковых запрещались бы цензурой, и Керенские 227бы отдавались под суд…

Слава Богу – конец этому! Что бы ни было – хуже не будет…

А теперь – почитать газету… Я все-таки сегодня лежу. Но – одетая и почти сидя на диване…

Вечером.

Читали телеграммы Временного исполнительного комитета. От его воззваний у меня осталось впечатление чего-то основательного, веского и решительного. Чувствуется, что всё это теперь решено и будет проведено – во что бы то ни стало. Из телеграммы Государю можно заключить, что он ( Государь ) останется во главе страны – только, очевидно, номинально. Это хорошо. В России должен быть Царь. Но немецкая партия обязательно должна быть парализована…

Ну, совсем напрасно я так думала… Милюков раньше, чем следует, говорил об отречении Государя – представителям иностранных держав. И даже некрасиво обозвал его – и резко. Это уж совсем нехорошо – не деликатно, не тактично. Это подрывает доверие. Не делает им чести. Они должны быть справедливы. Надо быть справедливым и очень наблюдать за собой, когда стоишь на виду страны. И нужно быть благородным. А неблагородно – пользоваться своей силой и безнаказанностью над беззащитным и побежденным. Совсем это нехорошо…

Мне его ( Государя ) так жалко! Он отрекся. Конечно, это все-таки – вынужденное решение. Но я не думаю, чтобы ему уж так отчаянно тяжело было это отречение. Нелегко, конечно, нелегко: разве делают эти вещи с легким сердцем? Но какая обуза с него спала! Особенно если это правда, что он отказывался от Престола при отце. Бедный, милый!.. Это так тяжело – сознавать свою бесхарактерность! Так досадно и больно видеть собственное безволие, чувствовать, что вот чье влияние тяготеет на тебе – и не иметь силы все-таки его сбросить!..

А вот девочкам 228– гораздо труднее. На них тяжести такой не лежало, они привыкли к всеобщему вниманию – хотя, собственно, и это тяжело, но у них уж образовалась привычка к комфорту, к первенствованию, к поклонению. Им лишиться всего – гораздо труднее. Ведь они не испытывали мучений совести, не устали от непосильной тяжести, и им не хочется отдохнуть…

Но кому теперь всего тяжелее приходится, кто теперь больше всего страдает – это Она 229. Вот уж человек, который лишился всего. Всё в руках было, всем правила – как послушной лошадкой, и вдруг – лошадка вырвалась и… даже вожжей не осталось в Ее руках. Вот кому – всего труднее…

Михаил 230тоже отказался. Впредь – «до всенародного избрания» ( Учредительного собрания ). Напрасно он это сделал. Конечно, по отношению к брату этот поступок и хорош. Чем?.. Я не могу объяснить – как? Но как будто он говорит: «Если он не хорош, то лучше ли я?..» Вот этим поступком-то он и ответил отрицательно на вопрос. Но… ведь «для блага Родины» – вот лозунг переворота. И Михаил должен был взять власть в руки на этот момент… С другой стороны, конечно, он хочет себя гарантировать. Конечно. Всё это теперь так шатко, так неустойчиво. Понятно, что он хочет найти себе пункт, на который он мог бы опираться. Но «всенародное избрание»…