Виктор Бердинских - Тайны русской души. Дневник гимназистки

Ну, так вот: это было маленькое лирическое отступление – я и решила, что буду писать полусидя-полулежа. Так как тогда наклоняться не придется. Может быть, уставать буду меньше. Вот и пишу так. Только это особенных удобств не представляет. Некрасиво совсем выходит…

За эти дни было много удивительного. И всего удивительнее вот что: из гимназии в какое-то «педагогическое общество» (или собрание) надо было выбрать представительницу ( от ВМЖГ ). Вот тете по этому поводу и говорит Александра Диомидовна Аникиева 235:

– Как вы думаете?

– Да, право, не знаю – кого? – отвечает та.

– А вы-то кого наметили?

– Надежду Васильевну Арбузову.

– Да что вы, Александра Диомидовна?!. Ведь она не может говорить!..

– Нет-нет, она будет говорить! Она хочет говорить! У нее дочь есть, она знает все нужды, все потребности и – что предложить…

– А сама-то она как? Вы ей говорили?

– Да-да, она согласна, она хочет. Так вы – за нее?

– Что ж, если она – хочет…

Через некоторое время тетя встречает Надежду Васильевну ( Арбузову ).

– Спрошу, думаю, ее – как она на это смотрит? Мне что-то не верилось, что она этого хочет, – рассказывала тетя, – и говорю: «Надежда Васильевна, вот вас хотят выбрать от гимназии в это… Так как: вы-то сами – согласны?» А она, знаешь, сложила руки (и тетя Аничка тоже сложила молитвенно руки и проговорила, умиленно глядя вверх): «Ах, я так согласна, я так хочу работать при новом Правительстве…» И я чуть не подохла от смеху. «Хотеть» ей, конечно, никто запретить не может, но «работать»?.. О, Господи!.. Уж если она такая же мокрая курица, как я, – так уж и не лезь ни в какую Комиссию! Право, даже я такой глупости не делаю. Ни в какие комитеты не суюсь, когда знаю, что «из этого» ничего путного выйти не может. Ну что мы с ней ( Арбузовой ) можем сделать? Только покраснеть, когда на нас будет обращено внимание больше, чем одного – да еще к тому же незнакомого – человека…

Ох, Надежда Васильевна, Надежда Васильевна! Уж сидела бы лучше – не высовывалась. Ведь с классом она не может справиться, а тут, когда надо отстаивать что-нибудь?!.

И вот – в поздравительном письме Алексею Николаевичу ( Юдину ) – я написала, что он жестоко ошибался в Надежде Васильевне ( Арбузовой ), когда раз ( и ) навсегда решал, что она «ни к чему не способна». Он будет удивлен – это несомненно. Да-а… Так вот!..

Я устала, а пописать бы еще хотелось. Ну – потом…

Я получила сегодня от Лиды ( Лазаренко ) письмо. Милая девочка! А ведь когда-то я думала, что не смогу ее больше любить…

Вот сколько они все перевидали, перечувствовали… А я-то сижу и ничего-ничего – только стены… Как мне досадно! Вот! И часто я сержусь потому…

Лида пишет: «Мы обезумели от радости». А у меня – то уверенное настроение, то – очень тревожное. Ведь если они будут ( в столице ) там продолжать такие бумаги подписывать, как подписал Гучков 236– о том, чтобы говорить солдатам и вообще всем «Вы» и т. д… Это повело только к тому, что солдаты не стали признавать никакой дисциплины, и у Маруси ( Бровкиной ) в лазарете, то есть в госпитале, предъявили вон такие требования, что ее отец не спал четыре-пять ночей, так как ведь и дисциплина, и начальство осталось в силе, и всё это надо было уладить, так как главный врач, подав рапорт о болезни, всё свалил на Бровкина. Маруся даже хочет, пожалуй, уйти из госпиталя…

Вообще, у нас народ свободу понимает как отсутствие всякой дисциплины, и ничего не понимают ни мужики, ни бабы, если с ними говоришь хорошо, деликатно: пока они понимают только громкий голос, «ты» и резкости. И теперь – скажи ему «Вы», а он тебе – «ты»…

А по этому поводу есть хорошенький анекдот: Нюра с папой и дядей разговаривают в столовой как раз об этом. Слышу – говорит папа:

– Ну, теперь надо говорить – «госпожа Зоя, госпожа Нюра, госпожа Лена, госпожа Палагея»…

– Да, – подхватывает Нюра и кричит в залу, где у меня Палагея 237метет: – Госпожа Палагея, пожалуйте сюда!

– Да уйди ты, дуренька! Ты мне мешаешь! – вот что получила она в ответ.

Конечно, это только, может быть, единичный ( случай )… Ой, нет – не может быть, чтоб единичный случай, но это очень недурная сценка – снаружи…

Я думаю, что теперь народ взял… Впрочем, «народ» – это не то слово: каждый человек взял на себя очень тяжелое обязательство – полную ответственность за все свои действия. Это – очень трудная вещь, она потребует сильного напряжения воли, постоянного внимания к себе, постоянной проверки малейших действий. Конечно, это очень хорошо. Это будет воспитанием воли и самостоятельности, развитием общественности. Но какого напряжения всех сил потребует это, и как трудно всё это – при таком малом проценте образованности в России!..

У нас так странно понимают свободу. Каждый – по-своему. Теперь, например – вот Агния Мироновна рассказывает, – бабы говорят: «Ну, слышь, нынче лишних барынь не будет. Всех кухарок отберут. Сами и стряпать будут. Вот и барыни!..» А другие понимают свободу эту самую вот как: идет человек по улице (солдат – в констатированном случае), понравилась ему барышня – обнимает и целует ее со словами: «Свободная Россия!»… Вот – подумайте! Неужели наша неприкосновенность не гарантируется свободой? Ведь это что же за хулиганство такое?! Нужно ведь уважать себя, чтобы не сделать чего-нибудь неподобного, – ( и ) не меньше, чем уважать чужую свободу… А вот – об уважении чужой свободы у нас не привыкли думать. А если бы каждый так думал – как значительно легче стало бы житься!..

Сегодня я выходила – в первый раз. И первый день я чувствую себя очень бодро. Хоть дохнула воздухом свежим. Хоть почувствовала весну и побродила по лужам…

Вчера ( 14 марта ) и сегодня утром я приняла «фосфору Спасского». И чувствовала оба эти дня себя гораздо лучше…

Вообще, мне очень помогают фосфаты. Вот весной 15-го года (первый год курсов) мне было очень худо. И головокружение, и то странное состояние, благодаря которому приходилось лежать, чувствуя биенье крови в каждой жилке, шум ее течения в каждом кусочке тела, его постепенное отяжеление: так, что казалось – оно ( тело ) входило, вдавливалось в постель, и ни пальцем двинуть, ни пошевелить головой, ни открыть глаз. Жизнь уходила из тела, я чувствовала это, и это было такое блаженное, такое сладкое чувство, что если я так умру, то есть буду умирать, то это будет дивно-странное умирание… Такое состояние блаженного бессилия продолжалось с полчаса, и, чтобы выйти из него, всё же нужно было усилие воли, невероятное напряжение, чтобы поднять голову, встать. И так – каждый день…

И не только в этот год, оно бывало и раньше, и непременно, обязательно – весной… Теперь пока этого нет. И вот тогда-то мне и помогал патентованный «глицерофосфат Робина» 238. И вероятно, благодаря ему я и уцелела тогда – ведь я выпила три флакона его… А эти две зимы ничего не было. Да еще бронхит помог…