Вадим Дамье - Стальной век: Социальная история советского общества

В самой идеологии режима исподволь накапливалось расхождение с изначальным ленинизмом (в вопросах об «отмирании» государства и товар­но-денежных отношений, в национальном вопросе и т.д.), и прежняя боль­шевистская доктрина чем дальше, тем больше смешивалась с элементами традиционализма и имперского шовинизма. Официальным «теоретикам» и пропагандистам приходилось прилагать немалые усилия для того, чтобы свести концы с концами. Чтобы обосновать и оправдать негласную эволю­цию идеологии, позднее (уже после Сталина) был придуман термин «реаль­ный социализм»: дескать, да, не все вышло «по Марксу» и «по Ленину». Социализм получился не «идеальный», а такой, как есть в реальности. И в народе шутили: «Я колебался вместе с генеральной линией партии».

Хотя сталинизм исторически вырос из ленинизма, в действительно­сти Сталин вряд ли намеревался строить «социализм» даже в его ленин­ском понимании - как временную «воспитательную диктатуру», своего рода переходный государственный капитализм, которому впоследствии надлежало «отмереть». На обложке имевшегося в его личной библиотеке экземпляра брошюры Ленина «Государство и революция» Сталин напи­сал: «Теория изживания [государства] есть гиблая теория!» [448], В отличие от якобинцев-большевиков периода революции, сталинская бюрократия не собиралась никого «воспитывать» и приучать к грядущему в несбыточном будущем социалистическому самоуправлению. Ее представления об обще­стве чем-то неуловимо напоминали древнекитайский легизм с его пред­ставлениями об изначально дурной, ленивой и смутьянской натуре челове­ка и благодетельности сурового диктаторского Закона, призванного силой и наказаниями внедрить добродетель. Эти настроения были ярко выражены устами одного из персонажей повести А.Платонова «Город Градов»: «Бю­рократия имеет заслуги перед революцией: она склеила расползавшиеся части народа, пронизала их волей к порядку и приучила к однообразному пониманию обычных вещей <.. .> И как идеал зиждется перед моим... взо­ром то общество, где деловая официальная бумага проела и проконтроли­ровала людей настолько, что, будучи по существу порочными, они стали нравственными. Ибо бумага и отношение следовали за поступками людей неотступно, грозили им законными карами, и нравственность сделалась их привычкой» [449]. Сам Сталин относился к «рядовым» людям, ради кото­рых якобы строился социализм, с глубоким презрением. По свидетельству Н.С.Хрущева, «Сталин говорил, что народ - навоз, бесформенная масса, которая идет за сильным» [450]. Федор Тарасов, звукотехник Мавзолея Лени­на, откуда советская верхушка принимала парады, слышал, как в 1935 г., перед началом первомайской демонстрации, «вождь» пробормотал: «А те­перь пойдут бараны» [451]. Такую реакцию (уже в более поздний период) подтверждает и дочь Сталина Светлана. Она наблюдала, как при виде приветствующих толп его «передергивает от раздражения. «Разинут рты и орут как болваны!..» - говорил он со злостью» [452].

Однако правящей верхушке было недостаточно простого и пассивного повиновения. Ей нужно было организовать миллионы людей на форсиро­ванную модернизацию , заставить их активно, с энтузиазмом и верой вы­полнять задачи, поставленные «наверху», и перевыполнять их. Для этого необходима была особая мобилизационная модель, и советская верхушка по ходу дела сооружала ее, почти экспериментально подбирая адекватные ей формы с целью ускоренного развития индустриальных производитель­ных сил. Для этого внедрялись общественные отношения, основанные на приказах, системе неоплаченного труда и стремлении разбить все горизон­тальные социальные связи между людьми, огосударствить человеческие контакты и направить их в русло официальных властных институтов.

В 1930-е годы сталинская система приобрела вид четырехступенчатой иерархической структуры «бонапартистского» типа [453]. На верхней ступени общественной пирамиды находился единовластный харизматический вождь, сакральность которого подкреплялась новой мифологией. Фигура покоящегося в Мавзолее Ленина была обожествлена, но то был бог далекий, «ушедший». Сталин подавался не только как его пророк, но фактически как его живое воплощение - «Ленин сегодня», то есть земной бог. В этом смысле Сталин продолжал традиции восточного деспотизма. Ему даже возносили молитвы. «Если ты, встретив трудности, вдруг усомнишься в своих силах - подумай о нем, о Сталине, и ты обретешь нужную уверенность. Если ты почувствовал усталость в час, когда ее не должно быть - подумай о нем, о Сталине, и усталость уйдет от тебя... Если ты замыслил нечто большое - подумай о нем, о Сталине, - и работа пойдет споро. Если ты ищешь верное решение - подумай о нем, о Сталине, - и найдешь это решение», - поучал печатный орган партии, газета «Правда» [454].

Пропагандистская машина старательно создавала облик богочеловека - мудрого, всезнающего и вездесущего, сурового, но доброго по отношению к народу (отсюда и многочисленные вариации на тему «Сталин и дети»), любящего простого человека и заботящегося о нем, беспощадного в гневе, но справедливого. Впрочем, здесь была оставлена необходимая лазейка для отступления: Сталин стремился поставить дело так, чтобы все «непопуляр­ные» меры, вплоть до жесточайшего террора, представали как «обман до­верия» вождя («Сталин не знает»). Но «обмануть» вождя можно было лишь ненадолго - затем он «вмешивался», исправлял положение и карал виновных в «злоупотреблении» (так было и с «коллективизацией», и с репрессиями 1937-1938 гг., списанными на отстраненного и расстрелянно­го министра Н.И.Ежова). Миф о вожде развивался и совершенствовался. К его всеведению добавлялись новые и новые грани и стороны: гениальный полководец, выигравший войну, главный теоретик «марксизма-ленинизма» как науки наук и непререкаемый авторитет в любых «частных» науках. Все, кто был свидетелем прежнего, домифологического бытия Сталина, уничтожались столь же беспощадно, как и его оппоненты в любой отрасли человеческого знания.

Вторую ступень занимала небольшая группа соратников Сталина, его ближайшее политическое и партийное окружение. Его можно назвать ста­линской властвующей элитой. В отличие от системы противоборствующих элитарных («термидорианских») группировок 1920-х гг., структура, сло­жившаяся в 1930-е годы, была моноэлитно-олигархической, причем под­черкнуто связанной с вождем и зависимой от него. Именно через Сталина осуществлялся элитный статус этих деятелей; если он был вождем всех и вся, то они - как бы отраслевыми вождями. На них лежал отблеск его са- кральности. Но при потере милости вождя любой член или группа членов элиты проваливались в политическое или даже физическое небытие. По­этому внутри правящей элиты также происходили постоянные столкнове­ния, закулисная борьба, взаимное подсиживание и сведение счетов.