Софья Хазанова - Пискаревский летописец. Происхождение, источники, авторство

Надо заметить, что в отличие от западного литературоведения, отечественная источниковедческая традиция никогда не ставила под сомнение наличие у произведения автора, т.е. принадлежность сочинения определенному лицу, коллективу. А. С. Лаппо-Данилевский, исходя из своей трактовки исторического источника как реализованного продукта человеческой психики, понимал под этим человеческое творчество в самом широком смысле слова: «Последнее (произведение. – С. Х .) в сущности оказывается индивидуализирующим актом; но автор его часто остается безымянным; если продукт такого лица воспроизводится целою группой, творчество получает название массового» [291]. Для А. С. Лаппо-Данилевского авторство является одной из существенных характеристик источника, без которой последний не может быть полностью истолкован. Отечественное источниковедение и литературоведение, в отличие от западного, не создало теорий отрицания авторства. Влияние западных идей проявилось отчасти в период с конца 1960-х до середины 1980-х гг., когда резко уменьшился интерес к вопросу о связи между текстом и его реальным создателем [292]. Но уже в 90-х гг. прошлого века источниковедение и литературоведение вновь обратили внимание на проблему авторства, исследование авторского текста. В это время выходят работы Л. В. Столяровой [293], коллективная монография «От Нестора до Фонвизина. Новые методы определения авторства» [294], сборник «Автор и текст» [295].

Все написанное выше нужно для того, чтобы представить, насколько сложным при ближайшем рассмотрении является понятие «авторство» даже применительно к современным произведениям, где представления об авторстве совпадают с нашими. Тем более сложной является функция «автор» в такой культуре, как средневековая. В Средневековье совсем по-другому понимали авторство, иначе смотрели на цели произведения.

Представление об авторстве, ставшее привычным для нас, сложилось сравнительно недавно. «Фигура автора принадлежит Новому времени, по-видимому, она формировалась нашим обществом по мере того, как с окончанием средних веков это общество стало открывать для себя достоинство индивида, или, выражаясь более высоким слогом, „человеческой личности“», – писал Р. Барт [296]. У Р. Барта индивид и личность являются синонимами. Там, где автор не стремится передать свою индивидуальность, остается чисто символическая деятельность письма, для автора наступает смерть, остается рассказ ради самого рассказа, а не ради воздействия на действительность. Здесь действует не автор, а сам язык [297].

Как видно, для литературы Нового времени очень важно передать читателю субъективный, личностный взгляд автора. Совсем иначе обстояло дело в средневековой литературе. Д. С. Лихачев писал об авторстве древнерусских произведений: «Произведение Нового времени отражает собой личность автора в создаваемом им образе автора. Иное в искусстве средневековья. Оно стремится выразить коллективные чувства, коллективное отношение к изображаемому. Отсюда многое в нем зависит не от творца произведения, а от жанра, к которому это произведение принадлежит. Автор в гораздо меньшей степени, чем в Новое время, озабочен внесением своей индивидуальности в произведение» [298]. Древнерусская литература представляла собой продукт коллективного творчества составителей, редакторов, переписчиков. Особенно ярко коллективное начало выражено в летописях – одном из жанров средневековой литературы. Д. С. Лихачев писал, что «каждый летописец пользовался трудами своих предшественников, очень мало иногда изменяя их текст, но совершенно меняя композицию и идею произведения путем комбинирования предшествующих летописных произведений» [299].

Слабость личностного начала в древнерусской литературе приводит к тому, что к ней неприменимо понятие индивидуального авторского стиля. В. В. Виноградов связывает проблему поиска авторского стиля с анализом и структурным воссозданием творческой личности автора. Но для средневековой литературы это сделать сложно, так как в ней «категория индивидуального стиля не выступает как фактор литературной дифференциации и оценки произведений словесного творчества почти до самого конца XVII в.» [300].

Отсутствие индивидуального авторского стиля приводит к тому, что в средневековой литературе сложно выделить автора из текста, а также атрибутировать текст определенному автору: «У нас есть тексты без авторов, авторы без текстов, произведения, которые имеют более чем одного автора, и произведения, принадлежащие единому автору» [301]. Хорст Венцель приводит латинский перевод слова «автор» в Средневековье. Это первоначальный творец, инициатор, поручитель, свидетель, пророк, учитель. Отсюда следует, что мы меньше всего можем представить автора как историческое лицо, которое можно исторически сконструировать из текста [302]. В средневековой литературе, как правило, не автор приводил текст, а текст приводил автора. Авторство не обязательно приписывалось тому, кто являлся автором в соответствии с современными представлениям. Поэтому Хорст Венцель пишет, что понятие авторства охватывало не только поэтов, писцов, редакторов, но и общественное распространение, литературную стилизацию и фиксацию в миниатюрах изображений, с которыми ассоциировалось производство текстов в Средние века [303]. Собственно письменный текст часто не имел здесь самостоятельного значения, а служил только пояснением к изображению. Создателями средневекового произведения был не только тот, кому принадлежал замысел сочинения, ими являлись и переписчики, и миниатюристы.

В Средневековье не видели существенной разницы между писателем и читателем. Средневековый кодекс чтения предоставлял читателю возможность писать на полях и усваивать текст посредством комментария [304]. Современная исследовательница Л. В. Столярова, изучающая рукописные книги XI–XIV вв., отметила читательские записи на полях. Но они не представляли собой какой -либо ценности в глазах средневекового человека, помещались в самых неудобных местах, нередко писались плохими чернилами. Все же труд писца кодекса вовсе не был анонимным: «Вопреки сложившейся в историографии точки зрения об анонимности труда древнерусских книжников, последние отнюдь не скрывали своего имени, однако стремились к составлению уничижительных самохарактеристик – дани авторской „скромности“ и проявлению величия богоугодного труда писца» [305]. Основное значение древнерусские книжники проявляли выходным записям, свидетельствующим о книгопроизводстве или о труде писца. Записки же, носящие в какой-то мере личный характер, – дневниковые, молитвенные, эмоциональные и собственно именные – выделялись в тексте гораздо меньше [306]. Для средневекового человека интерес представляло прежде всего имя писца кодекса, поэтому оно и не скрывалось. Анонимность большинства произведений с точки зрения современных представлений об авторстве связана с особенностями средневековой культуры. Здесь не знали авторского права, автора как творца сочинения. Строго говоря, существовала единственная книга, не подлежащая изменению, – Священное Писание. Все остальные авторы не творцы, а переписчики этого текста, поэтому никто из них не может претендовать на полную власть над произведением. Средневековая русская литература не составляла исключения, в ней тоже отсутствовало привычное нам представление об авторе. В. В. Виноградов писал о такой особенности древнерусских произведений: «Границы между писателем – создателем литературного произведения, компилятором – составителем, „сводчиком“, редактором, а иногда и переписчиком, в древнерусской литературе нередко являются очень зыбкими» [307]. Отсутствие в Средневековье современного нам представления об авторских правах приводит к тому, что древнерусский памятник постоянно заимствует из других произведений и сам, в свою очередь, служит материалом заимствования для них. В древнерусской литературе было постоянное стремление улучшать одно произведение за счет другого [308]. Средневековое произведение было открыто для любых изменений. К нему могут быть применены слова Р. Барта о многомерности письма, где «текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников» [309].