Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 1

По смыслу этого закона, правительство исключало казаков из состава городского и сельского населения Украины, и дозволяло им существовать только "на Низу, за Порогами". Оно расторгало между оседлым и кочующим населением Украины ту связь, которая была одним из главных условий колонизации отрозненной Руси. Оно запрещало продавать казакам не только военные снаряды, но и съестные припасы на украинских рынках, тогда как оседлое население само уже проторило дорогу на Низ, для обмена своих произведений на лошадей, волов, овец и для продажи за наличные деньги [50]. Оно не дозволяло казакам проживать в городах и селах, а тут у них были дома, семейства и разного рода пристанища. Оно грозило смертной казнью местным жителям за хождение на ловы в дикие поля, а это вошло у всех в обычай, как постоянный промысел. Запорожцев оно хотело держать вечно на Низу, где они кочевали только летом, а жителей городов и сел заключало в пределы страны, которые не были определены и не могли быть постоянно охраняемы. Наконец, не полагаясь на послушание старост, панов, князей и шляхты, вверяло за ними присмотр двоим лицам, которые, получая по 300 злотых в год жалованья, по его мнению, готовы были рисковать ссорою со всеми граничанами, чего, как мы видели, не отважился делать даже наместник киевского воеводы, сидя в неприступном замке и имея в своем распоряжении ремесленников и других людей замкового присуду.

Очевидно с первого взгляда, что эта мера могла только рздражить казаков, но не обуздать их своевольство. Порядок вещей на Украине ни мало не изменился после обнародования грозного сеймового постановления, над которым казаки готовы были наругаться так же, как и над мерами Стефана Батория. Между тем правительство, в переговорах с турками, дало торжественное обещание усмирить казаков, и вскоре после сейма придумало еще одно средство для удержания "своевольства украинского народа". В ию ле того же года дан был в Кракове королевский универсал о вербовке тысячи человек опытных в военном ремесле людей, под начальством снятынского старосты Николая из Бучача Язловецкого и поручика Яна Озышевского. Язловецкому представлялось выбрать — или на урочище Кременчуке, или где-нибудь в степи — удобное место для постройки замка. Строевое дерево предполагалось доставить по Днепру из королевских имений. Из тех же имений каждый "послушный" человек должен был давать по одной мере муки ежегодно для гарнизона этого замка. Король был уверен, что этот военный отряд положит конец своеволию украинских жителей и не допустит их нарушать мир с соседними государствами. Ни о казаках, ни о коронном гетмане, которому они подчинены сеймовым законом, ни о дозорцах, которые должны наблюдать за всеми граничанами, в краковском универсале вовсе не упомянуто. Можно думать, что король и его советники разуверились в действительности прежней меры, и не полагаясь на послушание украинских старост, решились обуздать украинскую вольницу посредством коронного войска. Но на украинских старост и державцев возлагалось доставить строевой лес для замка и обеспечивать его гарнизон продовольствием. Зная, какое участие принимали старосты в казацком промысле, легко понять, охотно ли они занялись устройством крепости, которая должна была отрезать им сообщение с дикими полями и Запорожьем. Замок не был построен, и краковский универсал остался такою же мёртвою буквою, как и постановление варшавского сейма.

По видимому, правителству Речи-Посполитой не оставалось ничего другого, как уступить силе вещей и по неволе обратиться к старой воинственности, которая, в виде пограничного своевольства, продолжала существовать в русских провинциях. Тогда бы казаки из бунтовщиков превратились в самое дешевое и полезное войско; падение Крымского Юрта сделалось бы неизбежным, и турки целым столетием раньше потеряли бы свое страшное для Европы значение. Но такая политика для сеймовых панов была бы слишком великодушна, а для Сигизмунда III — гениальна. Колонизаторы отрозненной Руси не теряли надежды сделать из неё другую Польшу — не в отношении языка, о котором тогда заботились мало, и не в отношении веры, о которой помышляло одно духовенство, а в отношении господства польского или княжеского права над правом обычным русским, которое, более нежели что либо другое, делало отрозненную Русь непохожею на Польшу. Всмотримся глубже в положение дел на Украине: было ли возможно водворение в ней польского права?

Ни мелкая пограничная шляхта, водившаяся запросто с казаками, ни собственно так-называемые мещане, ни городовые и запорожские казаки не обращали, покамест, внимания на выростающие с каждым годом панские города и села; еще менее понимали значение панской силы для края люди, не принадлежавшие к их корпорации: ратаи, чабаны и тому подобный чернорабочий народ, рассеянный по украинским хуторам и селам. В начале колонизации Украины, которое для одних местностей восходило к половине XVI, а для других — к первой четверти XVII века, по истечении 20-летней и 30-летней воли , или свободы, почти единственною повинностью жителей местечек и сел была вольная служба под начальством старосты или помещика, так как всего важнее для края была защита от татар. Эта служба не была тягостна, потому что составляла естественное условие жизни на пограничье. И без распоряжений со стороны местной власти, каждый поселянин должен был беспрестанно держаться на стороже от орды. Даже на полевые работы не мог он выходить иначе, как громадою и в оружии [51]. Искупая у татар кровью родную землю, воюя против них за каждое пастбище, за каждое селище по многу лет, украинские поселяне дотого привыкли запасаться оружием, что, во время первых войн со шляхтою, из пахарей и ремесленников повсеместно составлялись ополчения в самое короткое время; а когда князь Иеремия Вишневецкий, предвидя народное восстание, приказал обезоружить своих подданных на левой стороне Днепра, в одних его вотчинах отобрано было "несколько десятков тысяч самопалов", не считая спрятанного оружия. Самая необходимость делала здесь каждого воином. В люстрациях старостинских имений начала XVII века редко упоминаются данины, собиравшиеся с мещан; гораздо чаще эти люстрации говорят о мещанских домах, "с которых не взимается никаких податей, а только каждый мещанин обязан нести военную службу конно и оружно, под предводителством старосты или его наместника". Эти-то мещане и назывались "послушными". Рядом с ними в каждом местечке исчисляют люстрации мещан "непослушных", иногда называя их простро казаками. Об этих обыкновенно говорится, что они "никакой повинности, ни послушания не отбывают", а о некоторых местностях добавляется что они, несмотря на то, "извлекают всяческие доходы, как из полей, так и из рек, и захватывают под свои усадьбы почти все грунты". Во многих местах сидели хуторами заслуженные жолнеры панских дружин и выбранецких или иностранных рот, которым давалось неопределенное право пользования бояее или менее значительным куском земли. Эту землю, как говорилось тогда, измеряли они саблею, то есть поддерживали вооруженною силою значение письменного акта, которым знатный пан или коронный гетман жаловал им по-королевски то, о чем нередко сам составитель акта не имел точного понятия [52]. Воспитанники военных станов, пр ивязанные к оседлой жизни семейными интересами, сохраняли свои привычки и под хуторскою крышею [53]. Вместе с "послушными" и "непослушными" пограничниками, они готовы были каждую минуту отражать орду, а при случае стояли за себя и против местной власти. Владельцы обширных имений украинских, выпросив для себя пожизненное или потомственное право на землю, сами оставались в старых своих гнездах, а не то — постоянно находились при дворе; в Украину же посылали своих официалистов, или так-называемых осадчих, которые действовали от их имени и колонизовали страну в их пользу. Пограничный народ, набравшись воинственного духу в постоянной борьбе с татарами, ценил выше всего личные качества каждого, и относился к панским дворянам запросто. Киевский бискуп Верещинский писал, в 1594 году, на сейм, что города и села украинские, "гордясь своевольною свободою своею", не хотели знать ни своих панов, ни их уполномоченных. Вообще шляхта теряла свое привилегированное значение в крае, где личная свобода, богатство, сила и даже громкая слава были доступны, как гербованным, так и негербованным жителям. В начале появления казачества, простолюдины хаживали за добычею под предводительством шляхтичей, а с его развитием, шляхтичи участвовали в по ходах под предводительством способных и опытных простолюдинов. Это обстоятельство, более нежели что-либо, сглаживало сословные отличия пограничников. Вспомним, как приветствовали запорожцы вельможного пана Зборовского: "Это у нас последнее дело; у нас ценятся выше всего дела и мужественный дух". Местная шляхта никак не могла пренебрегать украинским простонародьем; напротив, во многих случаях она заискивала его благосклонности. Защита жилищ и стад, бегство от орды и укрывательство в недоступных для неё местах; наконец, пребывание в татарской неволе, или ясыре, — все это предпринималось или терпелось наравне с людьми негербованными. Откуда бы кто ни пришел в Украину, могущественные условия местного быта подчиняли его волю, понятия и склонности общему течению жизни. Не только выгоды от совместных промыслов и ополчений, но безопасность имущества и жизни зависели здесь от тесного сближения с простонародною массою. Самый язык, заносимый в Украину из глубины польских провинций, где культура стояла сравнительно на высокой степени развития, перерождался здесь в простонародную речь, которая, сохранив следы иноплеменной примеси, не потеряла от того своего русского характера. Кромер, описывая Речь-Посполитую в XVI веке, говорит, чта польский язык на Руси употребительнее местного, потому что туда земледельцы переселяются из Польши ради плодородия земли, а воинственные люди — для отражения татар. Но это справедливо только по отношению к панским домашним кругам. Несмотря на предпочтение, которое отдавалось в известных случаях польщизне, энергия местной народной речи брала свое даже у таких людей, как Николай Потоцкий, который употреблял русский язык для того, чтоб выбранить являвшиеся к нему, во время войны с казаками, шляхетские депутации.