Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 )

темною массою нации.

Главным двигателем несчастного для обеих сторон единения наших панов с панами

Ляхами была завоевательная политика римской церкви.

Папские нунции, или духовные послы, резидуя один за другим в Польше при

королевском дворе, постоянно заботились о том, как бы в польско-литовской Руси

водворить латинство. Но в течение трех столетий, от Владислава Ягайла до Сигизмунда

Вазы, ревнители католичества обратили в свою веру одних наших магнатов с их

служилою шляхтою, и то далеко не всех. низшие классы в Малороссии были как-то

недоступны для латинской проповеди, кроме тех виленских, ЛЬВОВСКИХ и

люблинских мещан, которые перенимали от шляхты панские обычаи и поддавались

внушениям вельможных людей ради своих торговых интересов *).

*) 0 городельском декрете 1413 года, воспрещавшем православным занимать

высшие государственные и общественные должности и о последствиях этого декрета

не для чего распространяться, так как он оставался мертвою буквою уже и при

Казимире Ягайловнче.

.

9

Такую медленность в работе, которою только и дышала Римская Курия, объясняют

нам, вопервых, известные политические действия московского самодержца Иоанна III,

относительно Литвы Польши, а вовторых, два страшные для папистов явления в

Западной Европе.

С начала XV столетия Чехи провозгласили свободу религиозной совести устами

Гуса, а с начала ХѴИ-го—Немцы обновили науку чешских гуситов от имени Лютера.

Хотя паписты сожгли Гуса живым, а последователей его науки придавили военною

силою, но высказанная Гусом всенародно правда не переставала обнаруживать

неправду римской церкви, и пробралась из ученой Германии даже в сравнительно

невежественную Польшу. Опасно стало тогда римским агентам возбуждать против себя

негодование русских людей в Польше: боялись поддержать этим гуситскую проповедь

в среде самих католиков. Поэтому все принуждения, прикрытые королевским и

державным панским правом, были отложены до удобнейшего времени. Распространяли

католичество только домашнею проповедью, заохочивая можновладников к иноверству

королевскими милостями. То же самое должны были делать и после того, когда

чешское свободомыслие обновили немецкие богословы. Перестали делать покушения

на церковные имущества православников; боялись утратить приобретения и

католической церкви в Польше. Протестанты множились тут очень быстро и подавали

руку православникам для совместной борьбы против приверженцев римского папы.

Взаимное отрицание старой и новой веры в Бога привело Поляков даже к безбожию.

При Сигизмунде Старом, один благочестивый католик доносил в Рим о польских

протестантах так: „Наш двор чтит Бога настолько, насколько это не обижает диавола.

Здесь отвержение Христа— похвальное дело“. Польские сеймики собирались тогда

обыкновенно в костелах и церквах, где, по словам того же католика, шум, брань и

кровопролитие были явлениями заурядными.

При таких обстоятельствах мудрено было римскому католичеству распространяться

в Польше на счет греческого православия. Но всего больше останавливало латинскую

проповедь среди нашей Руси то, что Поляки не слишком сильно заботились о

завоевательной политике римской церкви. В нравах и обычаях польской шляхты

столько было чувства личной свободы, что она, в своей общности, взирала с

негодованием на всяческие принуждения к католичеству, которые агенты Римской

Курии обыкновенно внушали

2

10

.

королям и сенаторам. Пропаганда католичества в малорусском населении Полыни

велась только путем просвещения, которое сосредоточивалось тогда в представителях

римской церкви, и естественно привлекало к неи тех Русичей, которых воспитывало

духовенство католическое.

Чтб же до Поляков, то они сами по себе, как Поляки, и в том числе даже церковные

сановники, близкие родичи вельможных домов, не имели преднамеренных стремлений

к подавлению русской народности, опиравшейся на предковскую веру. Напротив,

очѵтясь игрою случайностей среди чистой Русчты, коренной Лях, кто б ни был он,

скоро начинал сам русеть, привыкал к малорусскому языку и православному обычаю,

поддавался поэзии нашего слова, нашей песни, нашей русской природе. Даже

католические бискупы, живя в Киевщине, уже во время обнародования церковной унии

(1596), не имели ничего общего с иезуитскими замыслами, и, спустя десятилетие после

этого события, еще молились чудотворному образу в Киевопечерской лавре о своих

личных нуждах, среди богомольцев православных.

Не должно забывать давнишней вражды Русина с Ляхом, о которой цистерианский

монах Кадлубек, в XI веке, писал, что эту „закоренелую1' вражду Русин погашал в себе

только польскою кровью. Но, зная себя, каковы мы теперь, и помня, каковы были наши

малорусские предки в дотатарское и в послетатарское время, мы должны признать, что

эта закоренелая вражда получала свое начало больше в русском, нежели в польском

сердце.

И в любви, и в ненависти мы, но своей природе, были глубже Ляха. Это

свидетельствуют нам с одинаковою выразительностью и наши монахи-аскеты, и наши

козаки разбойники. Аскетизма не было вовсе в польском характере, а в разбойных

своих подвигах никогда Поляки не доходили до такого кровавого энтузиазма, как наши

малорусские предки. Любя Бога и ближнего, мы делались молчальниками, пещерными

затворниками, добровольными мучениками, а любя Бога и ненавидя своего врага, мы

окунались в человеческую кровь по шею, мы не знали границ своей лютости.

Не так щедро, как нас, Малороссов, одарила природа нашего соседа, Ляха, и

поэтому в польских монастырях не было аскетов, а польские разбойники, сравнительно

с нашими, были, можно . сказать, только забияки. Что же касается ляшеских злодейств,

описанных в наших вымышленных сказаниях, то здесь мы творили мнимых и

действительных врагов своих по внутреннему своему образу и по подобию. На горе

нам и родственным с нами по пле-

.

11

мени соседям, наши малорусские сердца дышали жаждою правды; но наше

невежество, наша варварская логика относительно посягательства на чужое, наша

беспорядочная, дикая свобода, которой мы домогались, не имея в виду никакого

лучшего счастья,—делали нас гениями зла, которые ужасали своих несчастных

современников и изумляют свое мыслящее потомство. Свирепая наша мстительность,

не знавшая ни меры, ни пощады, не отличавшая малой неправды от великой, мнимой

обиды от действительной, уснокоивалась только тогда, когда исчезал на земле и самый