Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

то, а не Крёсы, как думает польская историография, была „Ахиллесовой пятою" в

составе Речи Посполито#.

.

239

Даже такие православники, как Адам Еисель при всей своей заботливости о судьбе

Польши смотрели на князя Василия и подобных ему обладателей Шляхетской Украины

Волыни, прежде всего, как на защитников Христианской Земли от разлива

мусульманщины. В виду больших расходов на постоянную борьбу с Татарами и

великих опасностей украинного быта, им казались извинительными панские

экзорбитанции; а во что были способны превратиться орудия панских экзорбитанций,

низшая шляхта, бояре, мещане и козаки вместе с попами, не уступавшими в грубом

эгоизме ниодному сословию, и полудикими, готовыми на все пагубное мужиками,—

предвидеть это было тогда рано. Это увидели только в то время, когда пособить беде

было уже невозможно.

Магнатские завистники и недоброжелатели, мелкопоместные и безземельные

шляхтичи, не только не хотели помогать своим патронам в отражении козацких

набегов, но еще и сами нападали по козацки на панские отряды, занятые партизанскою

войною с кривоносовцами. Еисель собственными глазами видел толпы волынских

шляхтичей, и притом „siuџalych", которые ходили заодно^ с козаками на разбойный

промысел, под предводительством своего же брата, шляхтича, и от которых ему

приходилось оборонять свои возы. „Они даже бились не так, как бьются козаки" (писал

он к Оссолинскому). „Те обыкновенно стреляют из самопалов, а эти нападали на наши

отряды в поле рукопашным боемъ". Для несчастного панского общества вернулись

времена Еосинского и Наливайка. Вернулись для него и те Баториевские времена, когда

не только украинская шляхта, но и пары старосты делали козакам „раунда adminicula".

Оно видело в страпщом развитии зло, нарожденное собственным бесправием, и не

знало, чем и как помочь себе.

Вот в каком водовороте, или черторые очутился Еисель с отважным, но

сравнительно ничтожным полком своим. Добравшись кой-как до своей Гощи, нашел он

в гощинских „пусткахъ" несколько сот бражничавших опустошителей. Гультаи

приветствовали хозяина стрельбой из самопалов, и не обратили никакого внимания на

объявление, что это пришли коммиссары с мирными предложениями. Напротив,

напали на Еиселевых жолнеров с такой завзятостью, что пришлось положить почти

всех пьяниц трупом, при чём с йанской стороны убит храбрый воин, шляхтич .Июля

изпод хоругви Александра Еонецпольского, еще один шляхтич Березинский (оба

Малорусса) и несколько человек челяди.

240

*

В Гощу пришли к Киселю измышленные вести, что когда Кривонос, он же и

Перебийнос, вернулся в Украину, Хмельницкий приковал его цепью за шею к пушке,

заполоненную Кривоносом шляхту выпустил на волю, и более сотни его

„разбойниковъ* приказал своим Татарам обезглавить. Кисель всему этому верил, и

хвалился коронному канцлеру, очевидно, понимавшему Козаков не лучше его самого.

Он верил и тому, что хан остановил своя полки и дожидается его прибытия. Хвалясь

всем этим Оссолинскому, он усердно просил панов удерживать свои войска от всяких

подъездов, чтоб они не раздражали Хмельницкого.

Миролюбивым панам, после этого, только и оставалось, что держать тайные рады

против полководца, который один был способен отстоять их панованье.

В позднейшем письме к Оссолинскому Кисель опять просил „не портить его

переговоров такими подъездами*, и окончил письмо уверением, что Кривонос был

прикован к пушке, но потом де, при Отце Ляшке, *) его отпустили за порукою. Но

Хмельницкий не мог, хоть и хотел бы, приковать к пушке полковника, создав шего 60-

тысячный корпус головорезов, а комедии, в роде подставных лиц, он строил и не перед

такими людьми, как монашествующий конфитент великого дипломата. Ему было

нужно, чтобы паны, по просьбе Киселя, „не портили переговоров никакими

подъездами* .

Не дождавшись в Гоще ответа на свою просьбу, Кисель опять начал прокладывать

сеЙ дорогу к Тамерлану, как называл он Хмельницкого. Когда, в своем фантастическом

походе, приблизился он к знаменитому городу Острогу, резиденция „начальника

православия*, этого „столба и утверждения веры*, была уже занята козаками, которые

„день и ночь пили вино и мальвазию*. Пьяницы выбежали за ворота и хотели

здороваться с ним тем же способом, как и Гощинские незванные гости. Но Кисель

построил свое войско в боевой порядок и отправил к ним посла. Насилу взяли они в

толк, что это миротворний, а не наступательный поход. Кисель показал полученное в

дороге письмо от Хмельницкого и

*) Дворянская фамилия Ляшка до сих пор существует в Борзне. Киседь, вероятно,

во избежание неприятного для Козаков имени, называл своего конфидента Lasko,

словом, не значащим ничего. Тогдашние педоляшкщ подобные Киселю, попали в такое

положение между двух народностей, что не инали, нак им быть.

ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИЯ ОТ ПОЛЫПИ.

241

отдавался со всем полком, чтоб они вели его к своему гетману. Козаки видели, что

это немаловажный приз, и были готовы конвоировать панов, во потребовали от них

восемь заложников. Кисель на это согласился, если козаки дадут столько же своих.

Но едва обменялись они заложниками, к Ос^огу^лриблизился отправленный

Осинским, соратником Вишневецкого, подъезд, под начальством отважного, партизана,

пана Сокола, с тем, чтобы выбить Козаков из города, принадлежащего князю

Доминику, достойному наследнику князя Василия. Козаки завели с неприятелем гарцы,

а в городе между тем поднялся крик, что Кисель разом „и трактует и штурмуетъ*.

Пятеро из панов заложников очутились без голов; троих спрятала от пьяной черни

старшина. Во время . гарцев, козаки добыли у пана Сокола языка и узнали, что Кисель

был тут ни при чем; но не захотели уже его конвоировать и не дозволили ему даже

провести свой полк через город. Коммисеары, удержав у себя козацких заложников,

повернули к Ляховцам,

Тем и кончилось премудрое путешествие панского миротворца к Тамерлану-козаку.

Из Лиховцев Кисель отправил одно письмо к Хмельницкому, жалуясь в нем, между

прочим, на профанацию со . стороны Козаков не только польских, но и русских алтарей

„Божиихъ*, а другое—к своему давнишнему приятелю, киевскому митрополиту,

которого просил ехать к Хмельницкому с просьбой о пропуске к нему панского

посольства. Вместе с тем уведомил он правительствующих панов, что теперь, увы!

„блцже к войце, нежели к миру*. Все-таки польский патриот Русин приписывал себе

важную услугу отечеству тем, что своим путешествием и своими посланиями