Александр Никишин - Тайны русской водки. Эпоха Иосифа Сталина

Тема «война и водка» до перестройки подавалась достаточно честно и без замалчивания. В годы перестройки ее вообще старались обойти стороной, выкинуть из кино и книг. Из фильмов просто вымарывали «пьяные» эпизоды, понимая авторское право на каком-то пещерном уровне.

Вершина кино-водочной популярности – несомненно, солдат Соколов из фильма «Судьба человека» по одноименному рассказу нобелевского лауреата Михаила Шолохова.

К сожалению, суть «пьяного» сюжета с комендантом немецкого лагеря ясна только русским. Я пытался объяснить смысл его англичанам, но они пожимали плечами – и что тут героического? У них, англичан, военнослужащий, попавший в фашистский плен, автоматически считался героем, его даже за это награждали. Для чего пить стакан за стаканом, не закусывая?

Наши пленные в глазах власти были поголовно предателями.

Все оттого, что Сталин не подписал документы Женевской конвенции (1929 г.), регулирующие условия содержания военнопленных. Если военнопленный-англичанин, получал, к примеру, продукты через Красный Крест, а английские офицеры даже освобождались от работ, то с советскими дело обстояло куда как трагичнее.

Их использовали на каторжных работах, кормили отбросами, они болели и умирали, не имея фактически никаких прав…

Чтобы фрагмент фильма, где комендант концлагеря, нацист и убийца, наливает стакан водки пленному Соколову, голодному, едва стоящему на ногах от непосильной работы, предлагая выпить «за победу немецкого оружия», и, когда тот вызывающе отказывается, разрешает выпить «за свою погибель», стал понятен иностранцам, им надо объяснять, и объяснять очень и очень многое.

И в том числе – что такое водка для русского человека.

Когда киношный солдат Соколов, выпивая стакан (250 граммов, да на пустой желудок!), говорит немцу, едва ворочая языком: «Я после первого стакана не закусываю», а потом: «Я и после второго не закусываю», русских зрителей словно ток прошибал.

В этом была такая потрясающе понятная для наших людей бравада, такое понятное русское «назло», «вопреки», «из принципа»: водка – водкой, водки-то я перед смертью выпью, а вот хлеб, поганый фашист, из твоих грязных рук я не приму никогда!

Помню, как мой отец с моим дядькой после просмотра фильма напились до чертей в приморском парке, а когда пили, вспоминали войну Дядька был в морской пехоте и освобождал Польшу, брал Германию. Отец мой был в войну мальчишкой, но тоже отличился – свинтил у немецких грузовиков стоп-сигналы, те и врезались друг в друга ночью.

Этот фильм из моего далекого детства засел в памяти навсегда, как и замерший на какой-то запредельной ноте зал кинотеатра «Победа» в городе моего рождения Лиепая, тогдашней Латвийской ССР, и еще запомнились сотни пар удивленно распахнутых горящих глаз – вот, черт, неужели он и третий стакан выпьет, не закусывая!

Ах, выпил, бля!

Зал аж выдохнул! А когда солдат Соколов, аккуратно поставив на стол пустой стакан нетвердой рукой и отщипнув кусочек от буханки, говорит: «А теперь, герр комендант, расстреливайте меня! Я готов!» – зал сначала затих от неожиданности, а потом – разорвался от грохота аплодисментов, словно все в реальности происходило!

Только три-четыре советских фильма вызвали такое вот непередаваемое сопереживание публики. Фильм «Коммунист», где контрреволюционеры (назовем их так) расстреливают героя-партийца, а он снова и снова встает и идет, чтобы получить новую пулю в грудь.

(На Кубе, рассказывают, на этом моменте фидель-кастровские «бар-будас», возбудившись, начинали палить из наших «Калашниковых» в полотно экрана.)

На демонстрации фильма «Чапаев» (я и сам тому очевидец), где легендарный герой Гражданской войны, загребая одной рукой (вторая ранена), пытается переплыть Урал, а по нему из пулемета лупят и лупят белые офицеры, зрители в какой-то прострации молили: ну, доплыви, Василий Иванович, доплыви!

Фильм этот, как сейчас бы сказали, был культовым.

Еще был фильм «Подвиг разведчика». О, это был высший пилотаж! Как сыгран знаменитый эпизод в ресторане, я помню, буквально по кадру. Гуляют фашисты. Среди них наш смелый разведчик (актер П. Кадочников). Он встает и произносит громко тост: «За победу!»

Фашисты вскакивают, выпивают, садятся закусить, и только тогда, выдержав длинную-длинную паузу, наш разведчик добавляет со значением: «За нашу победу!» – и опрокидывает в рот содержимое стакана.

И мы – зрители – понимая, что это он для нас так сделал, что это нам он послал такой вот хитроумный мессидж, преисполняемся какого-то удивительного чувства сопричастности, чего не было больше ни в каких других наших фильмах, кроме конечно же «Судьбы человека».

В советское время даже партийные кинокритики отнеслись с пониманием к поединку коменданта лагеря Мюллера и советского военнопленного Андрея Соколова. Чувствовали, что народ их не поймет, разведи они на эту тему критику. Правда, тоже перегибали, когда писали про «нравственную победу советского человека» над фашизмом.

«…Приготовившись к смерти, стал человек «собираться с духом», чтобы «бесстрашно, как и подобает солдату», встретить ее. И оказывается, даже в такой ситуации, без малейшего шанса на жизнь, на победу, можно остаться человеком, можно одержать нравственную победу над врагом».

А вот бывший узник сталинского ГУЛАГа писатель-гуманист О. Волков этот рассказ не одобрил и даже осудил.

В письме М. Шолохову, опубликованном только в 1991 году, он так писал о «примечательной сцене со шнапсом»:

«Щепетильность Соколова в ней достигает непостижимых вершин, его поведение перед врагом – смесь патриотической гордости со скоморошеством. По мне, если уж показывать негодяю фельдфебелю, что он перед тобой свинья и прохвост, то и послать его надо, ирода, к чертям с его угощением или уж поступать по пословице «дают – бери», а то закуску брать нельзя, но шутовским приемом лишний стакан шнапса выманить можно! Меня даже несколько задело это выхваливание перед немцами, и, главное, – чем? – жадностью к водке и неумением пить! Воля Ваша – никудышная вышла сцена… Она напоминает бытовавшие в царской армии анекдоты о царском солдате, его будто бы бессмысленном молодечестве, неразборчивости, сластолюбии, прочих преимуществах перед «басурманами» и «нехристями»…»

Такая вот пропасть в мироощущении двух русских людей!

Волков неправ, он, видимо, плохо читал текст. Соколову не надо «выхваляться» перед «басурманами» и «нехристями», Соколов – тертый калач, он, как настоящий русский шофер, пить умеет. И, кстати, пил до войны без меры. А что еще делать шоферу? Об этом Шолохов и пишет в начале своей повести.

(В 1957 году со всей остротой встал вопрос о лечении от алкоголизма и самого классика социалистического реализма. Секретариат ЦК КПСС принял даже решение «О т. Шолохове М.А.», в котором говорилось: «Учитывая, что состояние т. Шолохова М.А. резко ухудшилось (заболевание печени и сердечно-сосудистой системы), обязать т. Шолохова М.А. в соответствии с медицинским заключением провести специальное длительное лечение в условиях строгого больничного режима…»