Соломон Лурье - Письмо греческого мальчика

Зато, когда я разобрал папирус, передо мной раскрылась целая неведомая страна.

Я мысленно перенёсся за тысячу семьсот лет назад.

Я очутился на главной улице египетской деревни. Утро. Стоит месяц Тиби, середина зимы. Жарко, как у нас в июне. По пыльной дороге тянется длинная вереница ослов и верблюдов. Щёлкая бичами, идут египетские крестьяне, высокие, с бритыми лицами, бритой головой и мозолистыми руками. Они совсем голые, если не считать коротких передников на бёдрах. Их худые коричневые тела покрыты пылью.

Ослы и верблюды нагружены мешками с зерном. Крестьяне везут хлебный налог в императорскую казну. Позади важно шагает светлолицый, белокурый грек. Стоит только взглянуть на его высокомерное лицо, чтобы понять, что это хозяин страны — императорский чиновник. Он следит за сбором и сдачей налога.

По обеим сторонам улицы унылые ряды низеньких кирпичных лачуг. Окон нет. Свет входит через раскрытую дверь. Внутри видны грубо сколоченный стул, опрокинутые ящики вместо столов, глиняные горшки. Здесь живут египетские крестьяне.

А в стороне среди искусственных прудов и фонтанов стоит двухэтажный дом с черепичной крышей.

Вокруг дома финиковые пальмы и сикоморы в цвету. В этом доме живёт грек, богатый хлеботорговец.

Из дома выбегает маленький Феон. Быстрыми шагами идёт он по узкой тропинке и выходит на улицу. Он спешит.

Глухая стена и знакомая жёлтая калитка. Раб-фригиец молча открывает дверь. Феон подымается на крытую веранду с белыми колоннами.

— Радуйся, Ламприск, — говорит он учителю. (Это то же, что наше «здравствуйте».)

Но учитель не обращает на него внимания.

Он занят с младшими учениками. Они держат на коленях деревянные дощечки, намазанные воском, и выцарапывают по ним заострённой палочкой:

ТО Тϒ ΤΩ ФА ФЕ ФН ΦΙ ФО Фϒ ΦΩ

ХА ХЕ ХН XI ХО Хϒ ΧΩ.

Это греческие склады.

Другие мальчики заняты более трудными упражнениями. Учитель велел им подобрать собственные имена, начинающиеся на все буквы алфавита, по порядку, и они пишут на папирусе:

ΑΧΙΛΛΕϒϹ ΒΙΩΝ ΓΑΙΟϹ ΔΙΩΝ ΕΡΩϹ

Ахилл, Бион, Гай, Дион, Эрот.

Голубоглазый курносый малыш, сидящий против Феона, задумался. Он сосредоточенно смотрит на своих товарищей, стараясь найти кого-нибудь, чьё имя начиналось бы на К, но таких случайно нет. Наконец его осеняет гениальная мысль, и он решительно выцарапывает на воске:

ΚΡΟΚΟΔΕΙΛΟϹ

Крокодил.

Феон скучает. Он оглядывает знакомое школьное помещение, высокие облупившиеся колонны, кончающиеся наверху причудливыми листьями, длинные скучные скамьи, статую богини Клио, покровительницы наук, и несколько других статуй, поменьше; в углу жёлтый исцарапанный шкаф, в котором учитель хранит папирусные свитки. Потом Феон переводит взгляд на белую, плохо оштукатуренную стену со следами надписей, сделанных проказливыми учениками и кое-как стёртых по приказу учителя. В углу уже красуется новая надпись:

ΑΝΑΓΙΓΝΩϹΚΕ ΑΝΩΤΑΤΩ ПРОϹ ТА ΔΕΞΙΑ

Анагигноске анотато прос та дексиа

Читай на самом верху справа.

Феон заинтересовался. Он смотрит наверх и читает:

О ΑΝΑΓΙΓΝΩϹΚΩΝ ΠΙΘΗΚΟϹ

О анагигноскон питэкос

Кто прочтёт, тот обезьяна.

Феон чуть не заснул. Но неожиданно на веранду вбежала измождённая, оборванная женщина. Она выглядела совсем старухой, хотя ей было не больше тридцати пяти лет.

Она вела за руку своего сына — Коттала. Этого сорванца за его проделки знали все дети в деревне.

Мать Коттала громко причитает:

— Чтоб ты так жив был, Ламприск, чтоб ты так счастлив был, чтоб тебя так музы любили, выдери мне сегодня этого мальчишку, так выдери, чтобы у него душа на кончике губ висела.

— Что же он сделал? — спрашивает учитель.

— Что он сделал?! Да он разорил меня своей игрой в медянку. Ему мало уже в бабки играть. Он уже забыл, где живёт его учитель. А ты-то, Ламприск, не забыл о нём, и каждый месяц надо платить за его учение. Хоть бы раз он написал что-нибудь на своей вощёной дощечке — она всё время валяется у стены. А дашь ему дощечку в руки, он живо соскребёт воск и наделает из него фигурок — зайчиков да мышек. Я трачу последние гроши, думаю: научится читать-писать, будет нас, стариков, в старости кормить. Как бы не так! Да он Б и А сложить не умеет... Начнёт он говорить стихи, так хоть уши затыкай: «О-хот-ник... А-пол-лон». Да так не только я скажу стихи, но и последний фригийский раб. Одно он хорошо выучил — праздничные дни, когда не нужно ходить в класс! Ой, чтобы ты так жив был, чтоб тебя музы так любили, — задай же ему!

Не успела женщина кончить, как учитель схватил мальчишку и стал его трясти за плечи.

— Вот как! Тебе уже бабок мало! Тебе уже понадобилась медянка! Ну погоди, ты у меня станешь тише красной девушки! Ты у меня и мухи не обидишь! Эй, Евтий, Филл! Берите его на плечи! Несите мой бычий хвост, которым я ме́чу негодяев! Я сделаю его спину пестрее выдры!

Два ученика подбегают к мальчику и срывают с него одежду. Один из них взваливает его к себе на спину, другой держит за ноги. В воздухе раздаётся резкий свист.

. . . . . . . . . . . . . .

Порка кончена. Учитель развёртывает длинный свиток и начинает монотонно диктовать:

ϒΙΟϹ ΤΟΝ ΙΔΙΟΝ ПАТЕРА ΦONEϒϹAϹ

Юйос тон идион патэра фонэусас

Сын, собственного отца убив

KAI ТОϒϹ NOΜOϒϹ ΦΟΒΗΘΕΙϹ

кай тус номус фобэтэйс и законов убоясь,

ΕΦϒΓΕΝ ЕΙϹ ΕΡΗΜΙΑΝ

эфюген эйс эрэмиан убежал в пустыню...

Ученики опускают перья в чернильницы и записывают на папирусах. Их перья мало похожи на наши, — это просто заострённые и расщеплённые концы тростника.

Они пишут, низко склонившись: столов нет и детям приходится держать папирус на своих коленях.

«...И, проходя через горы, преследовался львом. И, преследуемый львом, взлез на дерево. И, найдя змею, взлезши на дерево и боясь подняться из-за змеи, снова слез и был съеден львом. Проступки юношей не скроются от бога. Дурных карает беспощадно божество».

Диктовка кончается словами:

ΦΙΛΟΠΟΝΕΙ Ω ΠΑΙ МН ΔАРНϹ

Филопоней о пай мэ дарэс

Будь прилежен, о мальчик, чтобы тебя не выдрали.

ΦΙΛΟΠΟΝΕΙ Ω ΠΑΙ МН ΔАРНϹ

Филопоней о пай мэ дарэс

Будь прилежен, о мальчик, чтобы тебя не выдрали.