Пантелеймон Кулиш - Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце

Но и без них, и без разного рода людей, бежавших от закрепощения, и без нищих бродяг, скоплявшихся во время голода в притоны по лесистым пустыням, вся пограничная от Литвы сторона полна была выходцев, более или менее неприязненных к правительству, недовольных настоящим порядком вещей и жаждущих какой-нибудь перемены. Еще Иоанн IV, с намерением заселить литовскую украйну, или северскую землю, людьми, способными к защите границ, не велел преследовать бегавших туда от казни преступников; а таких людей в его грозное царствование было довольно, и Северия год от году наполнялась так называемыми казаками, людьми бездомными, которых все имущество составляли конь да оружие, которые во всякое время готовы были переменить место жительства и не разбирали средств существования. Много казаков рассеяно было и по внутренним областям государства. Одни из них вступали в царскую службу, другие нанимались батраками к людям земским; но большею частью эти бездомные люди тяготились добывать трудовой хлеб, бродили из места в место и жили неизвестно чем, до тех пор, пока попадались полиции и гибли на виселицах, или спасались бегством на пограничье государства. Происхождение этого вредного скопа ленивых и своевольных бродяг теряется в отдаленных временах княжеских усобиц, когда каждому удельному князьку нужна была толпа отважных людей, готовых следовать всюду за предводителем. Когда же самодержавие, обняв Россию, уничтожило старый порядок вещей, эти толпы очутились без дела, перебивались в дикой бедности разбоями, пробовали служить и работать, бросали тяжкую службу, воровали, грабили, разбойничали, скрывались от преследования властей законных и долго были для России злом неискоренимым. Теперь ватаги их умножились в украйне и счисленными выше выходцами и скоро дали царю понять грозное свое значение для государства. Не было от них проезду по дорогам; злодеи, презирая меры правительства, пробирались даже во внутренние области, грабили и убивали под самою Москвою. Наконец, под предводительством Косолапа, или Хлопка, вышло из украинских притонов целое войско вооруженных бурлак. Царь должен был выслать против них сильную рать, под начальством главного воеводы, Ивана Федоровича Басманова. Сражение произошло вблизи столицы; Косолап смело ударил на царскую рать и долго не давал ей оправиться. Стыд уступить бродягам заставил воинов сражаться до последней крайности. С обеих сторон пало много народу, сам воевода Басманов убит в сече; наконец царская рать сломила разбойников, захватила в плен Косолапа, покрытого тяжкими ранами, гнала и секла без пощады его ватагу. Как ни много, однакож, истреблено этого сброду в битве и на побеге, украинские притоны по-прежнему кипели хищною вольницею. Неудача под Москвою, смерть многих товарищей, павших в сече, и казнь захваченных в плен еще усилили её злобу. Разбойники чуяли и свою силу, и расстройство общественных основ, тешились мелкими грабежами и сбирались помянуть Косолапа страшною тризною. Самоуверенность их была тем дерзостнее, что тогда носилась уже везде молва о спасении Угличского царевича.

Дьякон Григорий, прежний Юрий Отрепьев, не долго мог играть роль патриаршего книжника: мысль о царственности не давала ему покою. Всеобщая тревога по случаю голода, смущение правительства, грозное накопление голодного и нищего народу, заметная повсюду шаткость общественных основ — все это действовало чудно на душу мечтательного инока. Разгоряченный привычною думою ум его видел во всем этом действия промысла небесного, который спас его от ножа убийц, провел невредимо через падавшие под грозою хищника дома вельмож, сохранил от кровавых рук нового Ирода, бодрствовал над ним всюду — и в кельях монастырских, полных доносчиками, и в дремучих лесах, посреди безумно накликаемых им на себя опасностей. Когда вся Русь была в унынии и страхе от голоду, от увеличивающейся нищеты, от повсеместных злодейств, один Отрепьев торжествовал: жаркие молитвы его, казалось, были наконец услышаны Небом: хищник престола и самое царство, непознавшее своего царя, карались бедствиями, равными Египетским. Он видел уже колебание власти Борисовой, предчувствовал свое величие и, в обаянии юношеской мечтательности, высказывал даже перед братиею свои надежды.... Монахи слушали его бред со смехом и негодованием; иные, просто считали его дьявольским сосудом, погибшею душою, человеком, в которого вселился бес; и, как в те времена доносов всякое неосторожное слово замечалось и разносилось в тысячу мест, то слух о странных речах дьякона Григория скоро достиг до ростовского митрополита Ионы. Митрополит передал их патриарху Иову, но Иов принял эти речи, как не ст о ящую внимания болтовню молодого человека. Тогда Иона счел нужным донести самому царю, что Отрепьев «готовит себя в сосуд дьяволу.» Как ни дика была мысль, забравшаяся в голову чернеца, однакож осторожный Борис не оставил его без преследования. Отрепьева велено схватить и заточить в Белозерский монастырь, на вечное покаяние. Дело это возложено было царем на дьяка Смирнова-Васильева. Но Смирнов, видно, был тайный приверженец Шуйского: он замедлил исполнением царского указа и дал Отрепьеву время бежать из монастыря.

Очнувшись от своей мечтательности, легкомысленный чернец не знал сперва, что с собой делать и где укрыться от беды, бросился в один, потом в другой монастырь, но, чувствуя везде опасность своего положения, опять возвратился в Москву, где жили дознанные его благоприятели. Надежда его не обманула: Шуйский назирал каждый шаг его и приготовил ему здесь двух спутников, опытных в бродяжнической жизни, чернецов Мисаила и Варлаама. Не известно, знавал ли Отрепьев прежде Варлаама, но Мисаил был давний его знакомец. В миру он звался Михаилом Повадиным и служил у князя Ивана Ивановича Шуйского. Есть основание думать, что это был один из тех клевретов, посредством которых знатные люди покровительствовали самозванцу и направляли шаги его: он вместе с Отрепьевым подпал подозрению и преследованию Борисову во время падения Черкаских и других именитых бояр [42] В Сказ. о Гр. Отрепьеве, 3, в Чтен. Общ. Ист. и Др. Р. 1847, апр.: «Во един же день преступи (Отрепьев) пред царем и с ним в том же преступлении был Трофимов сын Повадин.» , так же как и Отрепьев, укрылся от беды в монастыре и теперь снова избран был путеводителем старому знакомому. Каждый из трех товарищей имел причину искать убежища вдали от столицы. Отрепьев объявил, что его преследуют за его дарования в сочинении канонов святым; Варлаам и Мисаил, как люди питающиеся щедротами благочестивых людей, желали найти страну не столько потерпевшую от голоду, как примосковские области. Не трудно было Мисаилу уверить Отрепьева, что в северской земле города Путивль, Чернигов и другие «кипят обилием всех благ земных», он сам одну Северию с её дремучими лесами, безладьем народонаселения и разбойничьими притонами, опасными для царских сыщиков, считал надежным для себя убежищем. Все три путника поклялись, на паперти Троицкой церкви на рву, быть верными друг другу и с образом Богоматери, для удобнейшего сбору подаяний, отправились в путь. [43] Там же: «И прийдоша к живоначальней Троице в паперть, еже есть на рву, и знаменовася образом пречистые Богоматери, честного и славного её одигитрия.» Далее: «И ту абие умысли, по сей северской стране со образом ходити и на церковное сооружение сбирати.» Далее, стр. 5: (будучи близ границы) «Отрепьев постави образ пречистыя Богородицы и нача молитися.» Это было в феврале 1602 года.