Пантелеймон Кулиш - Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце

Но патриарх и бояре надеялись еще на собрание земской думы: разослали по всему царству повеления выслать в Москву из каждого города по 8 или 10 выборных от духовенства, от чиновников военных и гражданских, от купцов, мещан и хлебопашцев, для избрания царя. Эти выборные съехались в столицу под влиянием монашеских внушений и были поражены известиями об отказе правителя и о напрасных молениях патриарха Иова, не перестававшего ездить в Новодевичий монастырь и «со слезами» убеждать Бориса тронуться сиротством государства. Народ терялся в недоумении, на кого обратить выбор. Некоторые предлагали Симеона, так называемого царя и великого князя Тверского [15] Это был пленный царь казанский Эдигер. Служа верно России и приняв веру христианскую, он приобрел милость Иоанна IV, имел в Твери пышный двор и власть наместника; но в царствование Фёдора должен был выехать оттуда и жить уединенно в своем селе Кушалине. Что его думали возвести на престол Фёдоров, доказательство этому, находится в присяге, предписанной в последствии Борисом боярам, сановникам и народу. Там сказано: «также мне Семиона Бекбулатова и иного никого на Московское государство не хотети.» Собр. Гос. Гр. и Д. II, 192. ; другие возражали, что Симеон — перекрещенный татарин, правда, ревностный в благочестии, но что гораздо лучше избрать на царство одноплеменника из потомков древних владетельных князей русских. Столица превратилась в шумное сборище спорщиков. Отсутствие правителя чувствовалось в бессилии судебных мест и в повсеместных беспорядках. В Смоленске, Пскове и в других городах воеводы не слушались один другого и не повиновались предписаниям верховной думы. В добавок ко всему, приверженцы Годунова распустили слух, что татаре вторгнулись в Россию. Ужас распространился в народе. «Кто теперь поведет нас на врага?» восклицали москвичи: «хан будет под Москвою, а мы без царя и защитника!»

В этот важный момент патриарх Иов созвал в Кремле земскую думу, или государственный собор, составленный из знатнейшего духовенства, двора, сановников и людей выборных всех сословий из всех областей. Представив горестное положение государства без государя и отказ Годунова принять царский венец, он просил земский собор «объявить свою мысль и дать совет, кому быть государем», но, не ожидая его мнения и совета, тут же сказал: «А у меня, Иова патриарха, и у всего освященного вселенского собора, и у бояр, и у дворян, и у приказных у всяких людей, и у гостей, и у всех православных христиан, которые есть на Москве, мысль и совет у всех единодушно, что нам, мимо государя Бориса Фёдоровича, иного государя никого не искать и не хотеть.» Ясно, что созвание земского собора было только формою, для утверждения в уме народа справедливости избрания. Ни один голос не возвысился против предложения патриарха. Выборные только затем и были здесь, чтоб сказать да от всего царства. Большая часть собрания, озадаченная прежде отказом Годунова и потерявшись в предположениях, кому царствовать, радовалась теперь искренно, что нашла дорогу, с которой было сбилась. Прочие прикрывали недостаток внутреннего довольства буйным выражением восторга. Похвалам Годунову не было конца. Перебраны были все его добрые свойства, все заслуги отечеству. Бояре превозносили перед народом его деятельность, славили за сохранение царства, за возвышение России в глазах иноземных держав, за усмирение татар и шведов, за обуздание Литвы, за расширение владений русских, за утверждение тишины и правосудия в государстве; выставляли милости его войску и всему народу; припоминали любовь к нему не только покойного царя, но и самого Иоанна Васильевича. В заключение, патриарх напомнил собранию, как Фёдор, после победы над ханом, возложил на Бориса златую царскую гривну (цепь с медальоном) и, исполненный св. духа, прообразовал этим его воцарение, предопределенное небом. Раздались новые клики: «Да здравствует государь наш Борис Фёдорович!» и патриарх повершил великое дело избрания торжественным воззванием: «Глас народа — глас Божий. Буди, что угодно Вседержителю!»

Три дня москвичи молились с патриархом в церквах, чтобы Господь смягчил сердце Бориса и внушил ему желание принять венец Мономахов. Так умел Годунов повернуть всею Москвою: его согласия царствовать народ молил у неба, как величайшей милости! Лукавый честолюбец устроил дела так, чтобы восшествие его на престол казалось, делом самого Неба, в следствие неотступных молений всей собранной в Москве русской земли. Исполняя эту часть, как выразился Карамзин, великого театрального действия, духовенство и вельможи объявили Годунову, что он избран в цари уже не Москвою, а всею Русью; но возвратились к народу опять без успеха. Смиренный избранник ужасался высоты, на которую его возводили, назвал своих просителей искусителями, выслал из монастыря и не велел возвращаться. Мог ли после этого усомниться народ, или по крайней мере большинство его, что мысль о престоле в самом деле никогда не входила в сердце Годунова и что неограниченная власть над соотечественниками, равная на земле Божеской, устрашает его душу, святую и добродетельную? Столь высокое понимание царских обязанностей и святости верховного сана, с одной стороны, по рассчету Годунова, должно было заставить народ смотреть на него, как на единственное сокровище добродетели, а с другой — возвести его будущую царственность на высоту, доступную одному благоговению.

Отвергнутые в другой раз, духовные и светские сановники изъявили наружное негодование, определили петь во всех церквах праздничный молебен и обратиться еще раз к милосердию правителя; если ж он и теперь не сжалится, то святители условились отлучить его от церкви, как человека, небрегущего о благе отечества, там же, в монастыре, сложить с себя святительство, кресты и панагии, оставить образа чудотворные, запретить службу и пение во всех церквах; «пускай народ и царство гибнут в мятежах и кровопролитии, а виновник этого неисповедимого зла да отвечает пред Богом в день Страшного Суда!» Это был новый акт «великого театрального действия». Годунов таким образом из алчного властолюбца делал себя, в глазах народа, жертвою, влекомою насильно к алтарю отечества.

Всю следующую ночь не угасали огни в Москве, не прерывались в церквах моления, и на рассвете все обширное Девичье поле перед монастырем снова покрылось народом. Отпев собором литургию в монастырской церкви, патриарх велел нести кресты и образа в кельи царицы. Там, с земными поклонами и слезами, духовенство и знатнейшие сановники опять принялись умолять царицу-инокиню благословить брата на царство. Но Борис просил сестру пощадить его от бремени, превосходящего его силы, и снова клялся, что никогда не дерзал возноситься умом до страшной для смертного высоты престола. Между тем присутствовавшие при этом лицедействии сановники следили за движениями царицы и, когда она оборачивалась к окну посмотреть на народ, махали руками стоящим у окна на крыльце; те делали тот же знак приставам, рассеянным в народе, внутри монастырской ограды и за оградою; а по приказу приставов, все несметное сборище людей повергалось ниц и вопило о милосердии [16] См. рукописный хронограф в Москвит. 1844, № 6, «Мнози же сут и неволею пригнани... принуждены с великим воплем вопити и слезы точити... Они же (пристава) повелевают пасти на землю ниц... нехотящим же созади в шею пхающе и биюще... и востав неволею, плакати, и инии же нехотя, аки волцы, напрасно воюще, под глазы же слинами мочаще.» . Кого не потрясло бы это единодушие необозримого сонма соотечественников! Пружины, двигавшие ими, ведомы были немногим. Прочие непритворно умилялись согласным движением сердец, можно сказать, всего населения царства; и когда наконец Борис, с сокрушением сердца, согласился на прошение сестры занять её место на престоле, когда патриарх объявил дворянам, приказным и всем людям, что Бог даровал им царя, общая радость была неописана. Плакали, обнимали друг друга, как будто освободились от величайшей опасности, или поражены неожиданным счастьем. Доведя свое театральное представление до такой чувствительной развязки, Борис, тронутый, по-видимому, до глубины души общим чувством любви к нему, отправился с духовенством и сановниками в монастырскую церковь, подвигаясь не без труда вперед сквозь восторженную толпу, которая теснясь лобзала руки, ноги и одежду своего владыки. В церкви Годунов пал перед древними отечественными святынями, Смоленской и Донской иконами; патриарх благословил его на государство и нарек царем. Процессия возвратилась в город, при звоне всех московских колоколов и радостном крике народа. Годунов остался еще на несколько дней в монастырском уединении. Верный своим соображениям, он не спешил облачаться в царское величие, которое принял с такими многочисленными предосторожностями.