Василий Васильев - И дух наш молод

Часовые, свободные от караульной службы, из Смольного никуда не отлучались. Спали тут же под лестницей или в вестибюле, укрываясь шинелями, куртками, не выпуская винтовки из рук. Лежали покотом, занимая все свободное пространство. Старшие покрикивали: "Проход оставь! Проход оставь!"

Все эти детали, живые картинки тех дней вспоминаются, когда перечитываешь книгу Джона Рида.

Она писалась в 1918 году по горячим следам событий человеком, который навсегда связал себя с русской революцией, но Джон Рид "старался рассматривать события оком добросовестного летописца, заинтересованного в том, чтобы запечатлеть истину"{141}.

У нас его книга впервые была напечатана в 1923 году, а прочитал я ее на одном дыхании - год спустя, уже став слушателем Академии Генерального штаба Красной Армии.

Джон Рид... В октябрьские дни семнадцатого это имя мне ничего не говорило. И вот - Красная площадь, Мавзолей, могила Свердлова, Стена коммунаров и на сером мраморе у Кремлевской стены - "Джон Рид. 1887-1920".

Что он сделал? Почему американец похоронен рядом с вождями русской революции, ее выдающимися героями?

Уже тогда мне хотелось получить ответ на этот вопрос. Но по-настоящему заинтересовался я Ридом и его книгой по... рекомендации В. И. Ленина.

"Эту книгу, - писал Ильич в 1919 году в своем предисловии к американскому изданию (с этим предисловием книга Рида вышла и у нас), - я желал бы видеть распространенной в миллионах экземпляров и переведенной на все языки..."{142}.

Прочитав "с громаднейшим интересом и неослабевающим вниманием" книгу Джона Рида, Владимир Ильич горячо, от всей души рекомендовал ее "рабочим всех стран", так как увидел в ней "правдивое и необыкновенно живо написанное изложение событий, столь важных для понимания того (здесь и дальше курсив наш. - В. В.), что такое пролетарская революция, что такое диктатура пролетариата"{143}.

Я засел за книгу Рида. С тех пор она - "сгусток истории, истории в том виде, в каком ее наблюдал" автор, стала для меня настольной. И по сей день считаю эту книгу лучшим из всего, что написано о революции свидетелями и участниками ее. Глубоко убежден: рекомендация В. И. Ленина ничуть не устарела в наше время. И сегодня горячо советую: читайте Джона Рида, и перед вами откроется не только общая картина "настоящей, народной массовой революции", но и картинки, выхваченные из жизни, из бурного потока, без которых нельзя почувствовать, понять дыхание, пульс Октября.

Для меня, участника многих событий, описанных Ридом, книга обладает еще и особым свойством. Читаешь - и тебя не оставляет ощущение, что автор всюду следовал за тобой; вместе с тобой, затаив дыхание, слушал Ленина ("Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос его был с хрипотцой - не неприятной, а словно бы приобретенной многолетней привычкой к выступлениям - и звучал так ровно, что, казалось, он мог бы звучать без конца..."){144}.

Был рядом, когда ты шел по длинным, сводчатым коридорам Смольного или когда спускался в столовую - "обширную и низкую трапезную, в нижнем этаже" и становился "в очередь, ведущую к длинным столам, за которыми двадцать мужчин и женщин раздавали обедающим щи из огромных котлов, куски мяса, груды каши и ломти черного хлеба".

Дальше точно схваченная картинка быта тех дней. "Жирные деревянные ложки лежали в корзинке. На длинных скамьях, стоявших у столов, теснились голодные пролетарии. Они с жадностью утоляли голод, переговариваясь через всю комнату и перекидываясь незамысловатыми шутками.

В верхнем этаже имелась еще одна столовая, в которой обедали только члены ЦИК. Впрочем, - тут же мимоходом сообщает Джон Рид, - туда мог входить кто хотел. Здесь можно было получить хлеб, густо смазанный маслом, и любое количество стаканов чая"{145}.

Читателя, знакомого по книгам и фильмам с голодным, более чем спартанским бытом революционного Петрограда, наверняка смутят "куски мяса", "ломти черного хлеба", "хлеб, густо смазанный маслом".

Но и тут Джон Рид - строгий летописец тех дней - верен себе, верен правде.

Все было: осьмушки хлеба, селедочные супы и щи, чай с сахарином, кипяток "без ничего" или с той же ржавой селедкой, но в конце октября и в дни восстания питание по тем временам (продовольственными вопросами ведали в те дни члены ВРК С. Я. Багдатьев и Н. А. Скрыпник) было поставлено отлично. К тому времени крупнейшие продовольственные склады города уже находились под полным или частичным контролем Советов и Красной гвардии. Мясо, крупу, жиры предоставил в распоряжение ВРК Балтфлот. От Нарвской заставы в Смольный шли подводы, закрытые фургоны, площадки с хлебом. Путиловцы в спешном порядке выделили целый обоз походных военно-полевых кухонь. Они стояли во дворе Смольного института в два ряда. Такие же кухни появились на улицах и площадях города - в тех районах и секторах, где сосредоточивались готовые к выступлению отряды Красной гвардии. Тысячи работниц, среди них Поля, дочь моего дяди Ивана, сестры А. Е. Васильева - Христя и Мария, добровольно встали у кухонь. Рядом - длинные, наспех сбитые столы. На столах металлические миски, ложки, кружки. Щи, каша, кипяток или чай выдавались здесь днем и ночью.

Я рассказываю об этом подробно, потому что революция - это не только штурм, молниеносные атаки, баррикады, порыв и энтузиазм, но и эти незаметные, неброские, негероические на первый взгляд будни: горячие щи, кипяток, густо посыпанный солью или сахаром ломоть черного хлеба.

"Десять дней, которые потрясли мир" воскрешают в памяти не только общие, монументальные картины борьбы и быта великой народной революции. Недавно, в который раз перечитывая любимую книгу, я впервые обратил внимание на эпизод, имеющий непосредственное отношение к человеку, который в те далекие годы был самым близким моим другом.

Тут нам придется заглянуть несколько вперед. 29 октября (11 ноября по новому стилю) контрреволюция перешла в наступление. Утром в Царское Село (ныне - Пушкин) под торжественный колокольный звон всех церквей вступили казачьи части генерала Краснова. Сам Керенский, еще недавно бежавший из Зимнего дворца, ехал впереди пока еще верного ему войска. С вершины невысокого холма перед новоявленным Бонапартом открылись золотые шпили и купола столицы.

В это же утро Петроград был разбужен треском ружейной перестрелки и громким топотом марширующих людей. Выступили юнкерские училища: Владимирское, Павловское, Михайловское. Отряды михайловцев заняли телеграф, военную гостиницу, телефонную станцию, установили прямую связь с Керенским. Смольный на несколько часов оказался отрезанным от города, от страны. Весь день шли ожесточенные бои между красногвардейцами и юнкерами.

Джои Рид воссоздает один из самых драматических эпизодов подавления мятежа. Матросы и красногвардейцы окружили Владимирское и Павловское училища, потребовав от юнкеров немедленно сдаться. Керенский по телефону приказал: ни в какие переговоры с Военно-революционным комитетом не вступать. Двух делегатов-парламентеров, шедших с белым флагом, юнкера убили. И тогда, как свидетельствует Рид, красногвардейцы залили здание училища "морем стали и огня"... "Сами их предводители не могли остановить ужасной бомбардировки... Красногвардейцев ничто не могло остановить... В половине третьего юнкера подняли белый флаг".