Александр Голубев - «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.

Во-вторых «военные тревоги» означали не просто разговоры о войне; как правило, они влияли на поведение населения самым непосредственным образом. Например, начинались массовые закупки товаров первой необходимости, тут же, как правило, приводящие к торговому ажиотажу и росту дефицита; задерживались хлебозаготовки; в некоторых районах крестьяне, опасаясь мобилизации, продавали лошадей, в других — отказывались принимать советские деньги; снижалась общественная активность населения, наиболее «неустойчивые» граждане выходили из общественных организаций (пионерской организации, комсомола, иногда даже из партии) [41] В одной из информационных сводок ЦК ВКП(б) за июнь 1927 г. этому явлению был даже посвящен специальный раздел. См.: ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 5. Д. 26. Л. 21–22. ; отмечались случаи уклонения от службы в армии (вообще в те годы достаточно престижной, особенно для выходцев из деревни), некоторый рост дезертирства, попытки красноармейцев перевестись в нестроевые подразделения.

Очевидно, что и в бытовом отношении «военные тревоги» не оставались без последствий (например, они влияли на определение ближайших планов и расходов в крестьянском хозяйстве или планирование бюджета рабочей семьи), но эти, опосредованные их результаты, проследить достаточно сложно, и в любом случае это не является задачей данного исследования.

И.О. Кузнецов, говоря о последствиях военных тревог для крестьянского сознания, отмечает, что «раздувание жупела военной угрозы содействовало усилению в деревне настроений страха, неуверенности, тревоги, паники» {408} 408 Кузнецов И. О. Указ. соч. С. 73. . Подобные настроения ярко проявились во время коллективизации и, очевидно, повлияли на ее ход.

Наконец, «военные тревоги» активно использовались для зондирования общественных настроений, в первую очередь, отношения к Советской власти и ее политике и готовности защищать завоевания социализма. Формы этого зондирования могли быть самыми разнообразными (опросы, обзоры писем, анализ материалов информаторов, бюджетные обследования и пр.), но в любом случае его результаты несомненно учитывались в дальнейшем при принятии политических решений самого разного уровня — но и эта тема заслуживает специального исследования {409} 409 О влиянии «военной тревоги» 1927 г. на последующую политику советского руководства см., например: Симонов Н. С. Крепить оборону… С. 161. .

Своеобразная ирония истории заключается в том, что с начала 30-х годов опасность войны становится гораздо более реальной: в мире появляются силы, заинтересованные в переделе мира любым, в том числе военным способом. Япония начинает широкомасштабную агрессию в Китае, при этом первым шагом явился захват Манчжурии — в результате подлинный, а не мнимый очаг войны возникает на границах с СССР. Фашистская Италия самоутверждается в Абиссинии, и Лига наций (как, впрочем, и в случае с Китаем) оказывается бессильна. Наконец, к власти в Германии приходит Гитлер, главным внешнеполитическим тезисом которого был пересмотр итогов Первой мировой войны.

Конечно, все это было известно в Советском Союзе; советская пропаганда постоянно напоминала о нарастании международного кризиса; предпринимались, как в 1935 г., попытки заключить союз с потенциальными противниками Германии. Но все же импульс предыдущей войны заметно ослабел, мирная жизнь (если можно так сказать о жизни советского общества рубежа 20–30-х годов; по крайней мере, жизнь в отсутствии войны) вступила в свои права. Советская власть оказалась достаточно устойчивой. Подрастали и вступали в сознательную жизнь новые поколения, с иным взглядом на мир. Эпоха «призраков войны» уходила в прошлое. Наступила эпоха военной реальности, когда действительно приближавшаяся война порой казалась призрачной.

Снижение уровня ощущения военной опасности отмечали и представители властей. Так, уже в феврале 1929 г. генеральный секретарь Осоавиахима Л.П. Малиновский писал в секретной записке на имя заместителя председателя организации С.С. Каменева, что, «несмотря на растущую и бесспорную угрозу войны, отчасти в связи с известными успехами борьбы Советского Союза за мир, отчасти вследствие сосредоточения усилий на разрешении внутренних задач, представление о непосредственной военной угрозе в сознании масс притупилось» {410} 410 Цит. по: Никонова О. Ю. «Просим считать нас мобилизованными», или война как фактор социальной мобилизации // Проблемы российской истории. Вып. 5. Магнитогорск, 2005. С. 234–235. . [42] Малиновский Лев Павлович (1897–1938), генеральный секретарь Осоавиахима, позднее начальник Главной инспекции Главного управления ГВФ при СНК СССР. Репрессирован, посмертно реабилитирован; Каменев Сергей Сергеевич (18811936), командарм 1 ранга. В 1917 г. полковник Генштаба, командир полка, затем начальник штаба корпуса. С 1918 г. в Красной армии, в 1918–1919 гг. командующий Восточным фронтом, с июля 1919 по март 1924 г. главком Вооруженных сил Республики. Позднее на высших штабных должностях, в 1927–1934 гг. заместитель наркома обороны.

Ситуация привычной неопределенности ярко описана в дневнике М.М. Пришвина за июль 1929 г.: «Демонстрация возле памятника Ленину… Быть или не быть войне… Кожевников — 90% за войну. Трубецкой — 90, что не будет {411} 411 Кожевников, Трубецкой — знакомые М. М. Пришвина. . Привыкли к войнам, знаем, что никто ничего не знает и не может знать. Если война, то ехать в Переславище не надо, конечно, буду складываться все-таки, потому что 80% все-таки за то, что войны не будет. (Конечно, все от англичан, захотят — война, захотят — нажмут на Китай, и все успокоится)» {412} 412 Пришвин М. М. Дневники. 1928–1929… С. 429–430. . Прошло несколько месяцев, и тот же Пришвин в феврале 1930 г. уже с откровенным недоверием комментирует слухи о войне с Англией: «Перемученные люди начинают создавать легенды. Вчера слышал, будто английский посол срочно выехал из Москвы. Сегодня говорят, будто англичане заняли Соловки». А уже в марте он отмечает: «Заметно многие перестали думать о войне, что, по всей вероятности, и более верно: не будет войны» {413} 413 Пришвин М. М. Дневники. 1930–1931… С. 31, 49. .

Подобные высказывания со временем встречались все чаще. Конечно, ожидания войны исчезли не вдруг и не могут быть датированы ни конкретным месяцем, ни даже годом. Тот же Пришвин в июне 1930 г. подмечал: «Вся интеллигенция верит, что будет скоро война, и все о ней говорят» {414} 414 Пришвин М. М. Дневники. 1930–1931… С. 136. . К.И. Чуковский в своем дневнике (запись от 19 ноября 1930 г.) приводит любопытный разговор. Один из собеседников «солидно уверял, будто Запад не хочет воевать с нами, я сказал, что войны не будет, но тут Шк[ловский] [43] Шкловский Виктор Борисович (1893–1984), русский писатель, литературовед. вспомнил, что накануне империалистической] войны я тоже уверенно говорил: “войны ни за что не будет”, и он, Шк[ловский], тогда мне верил…» {415} 415 Чуковский К. И. Дневник (1930–1969). М, 1995. С. 20. .