Александр Голубев - «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.

Независимо от задач, которые ставились перед пропагандой в то время, она в реальности не столько готовила население к конкретной будущей войне, не столько обучала, если угодно, «ремеслу войны», сколько формировала определенный психологический тип, тип победителя {435} 435 Попытку дать историко-психологическую характеристику фронтового поколения предприняла в своих работах Е. С. Сенявская. См.: Сенявская Е. С. 1941–1945. Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование. М., 1995; Она же. Человек на войне. Историко-психологические очерки. М., 1997; Она же. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. М., 1999. .

Более того, представляется маловероятным, что самые реалистические фильмы о будущей войне смогли бы настолько подготовить население к войне настоящей, что это привело бы к снижению уровня потерь, изменению хода боевых действий, сокращению сроков войны. Это не значит, что пропагандистский подход, заключавшийся в триаде «малой кровью, могучим ударом, на чужой территории» был полностью оправдан. Автор не предлагает изменить оценки наиболее одиозных произведений «оборонного» жанра, заслуженно критиковавшихся и участниками войны, и современными историками, таких, например, как произведения П. Павленко, В. Киршона, Н. Шпановаидр. Речь идет лишь о том, что, несмотря на все издержки, задачи, стоявшие перед оборонной советской пропагандой, были в целом решены.

Конечно, и в 1930-е гг., как и в предшествующий период, слухи о войне неоднократно возникали и нередко распространялись по всей стране. «Пахнет порохом, дымит Дальний Восток, неблагополучно и на польско-румынской границе, а поэтому наша задача быть бдительными и на страже, но капиталисты Запада хорошо преуспели по технике», — говорили в Туле в 1932 г. {436} 436 ЦАОДМ. Ф. 3. Оп. 49. Д. 23. Л. 58 об.

И вместе с тем, при всех сомнениях, скепсисе, недоверчивом отношении к пропаганде, в настроениях (по крайней мере насколько их можно проследить по имеющимся документам) в этот период отношение к военной опасности становится более взвешенным. Война по-прежнему воспринимается как реальная перспектива, но от нее, как кажется, уже не ждут немедленной катастрофы — или немедленного освобождения.

Неясность международной ситуации, недоверие к официальной прессе, отсутствие иных источников информации, реальные опасения войны — все это порождало самую дикую смесь оценок и предположений даже у представителей интеллигенции, казалось бы, как об этом говорилось выше, способных более здраво и разносторонне оценивать обстановку в мире. Заметно, однако, что еще недавно постоянно встречавшееся слово — «убежденность» относительно близости войны сменяются теперь словом «догадки».

Даже слухи о будущей войне, исходящие, казалось бы, непосредственно от представителей власти, порой подвергались сомнению. Так, на одном из собраний работники совхоза задали следующий вопрос: «Приезжал лектор в другой совхоз, говорил: “У нас есть газы, но мы бережем их для войны, которая не сегодня-завтра” — это верно?» {437} 437 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 10. Д. 241. Л. 75. Конечно, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется», и трудно понять, что именно говорил лектор «в соседнем совхозе», важнее, однако, то, что услышали его слушатели и как они оценили услышанное.

Сохранился любопытный документ под характерным названием «Сводка о нездоровых и болезненных настроениях рабочих, студентов, специалистов и научных работников г. Перми на 8 октября 1932 г.» В нем говорится: «Вопросы международного характера научных работников интересуют мало и они в этих вопросах рассуждают лишь догадками. Например, проф. Генкель по вопросу о возможности войны говорит, что “Пермь вообще военизирована, но никаких особых военных приготовлений не видно”. Проф. Богословский высказывает, что “вероятно войны не будет, а возможно война уже началась, но только о ней не пишут”. Проф. Хребтов считает, что “война скоро будет, а отсюда сыпняк, смерть, — хоть сейчас и плохо жить, а все же лучше, чем в военное время”. Проф. Ветохин успокаивает себя тем, что его на войну не возьмут» {438} 438 Там же. Л. 83. .

Судя по содержанию этой сводки, для провинциальной интеллигенции в 1932 г. были характерны настроения, сходные с теми, что отмечались среди столичной интеллигенции двумя годами ранее, в 1929–1930 гг. Привычное, уверенное ожидание войны сменяется некоторой растерянностью. Конечно, для сколько-нибудь определенных выводов материала недостаточно, но все же еще раз подчеркнем: изменения в общественных настроениях происходили в течение длительного периода и с различной скоростью в разных регионах и в разных социальных слоях и группах.

Как и в 20-е годы, любое изменение международной обстановки вызывало оживленную реакцию противников Советской власти (впрочем, в чисто количественном отношении подобные случаи встречаются в документах намного реже по сравнению с предыдущим десятилетием). Так, весной 1932 г. по поводу обострения ситуации на Дальнем Востоке в партком одного из пермских заводов поступило анонимное письмо, содержащее следующий набор «лозунгов»: «Франция — помощница Америки, и наши руководители — Гойда [48] Очевидно, имеется в виду Р. Гайда. Гайда Радола (18921948) — чешский политический деятель, военачальник, один из организаторов восстания Чехословацкого корпуса (1918), командовал Сибирской армией у Колчака. С середины 1920-х гг. один из руководителей фашистских организаций в Чехословакии. Сотрудничал с гитлеровцами, казнен по приговору чешского Народного суда. , Деникин, Врангель. Здравствует свободная торговля, свободный рабочий народ… У нас своя программа, долой коммунизм, здравствует колония Англии, а не Россия. Здравствует война… Здравствует Япония — колония Англии, а не Россия. Да здравствует Англия, Япония, Америка. Долой Россию и Китай необразованный» {439} 439 ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 10. Д. 242. Л. 36–37. . Поразительно, в какой степени чисто советская политическая культура формировала мышление не только сторонников, но и противников Советской власти; вместе с тем бросается в глаза уже привычный набор потенциальных «освободителей» и одновременно — весьма отдаленная связь содержания письма с политической реальностью весны 1932 г.

Не всегда «военная тревога» инициировалась только международными событиями; иногда разговоры о войне вызывались и событиями внутри страны, на первый взгляд не имеющими отношения к внешней опасности. Так, массовая коллективизация и последовавший за ней голод в зерновых районах страны вызвали такие оценки: «Война неизбежна. Белоруссию отрежут. Всем нам висеть на столбиках. Украину тоже отрежут. Недаром мы весь хлеб оттуда выкачали. Приходите, мол, со своим хлебом» {440} 440 РГАЭ. Ф. 7486. Оп. 37. Д. 237. Л. 227. .