Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Рассматриваемое решение относится к началу второй стадии переговоров с Румынией. В ходе первой стадии (на переговорах Б.С. Стомонякова и кн. М. Стурдзы в Риге 7-20 января 1932 г.) удалось разрешить второстепенные разногласия относительно содержания пакта. С самого начала переговоры уперлись в возражение советской стороны против формулировки 2-го абзаца ст. 1 румынского проекта, в которой констатировалась недопустимость какого-либо насильственного акта против «целостности и неприкосновенности территории, находящейся в настоящее время под суверенитетом другой договаривающейся стороны». Стомоняков указал, что это положение «не может не быть истолковано как признание нами суверенитета Румынии над Бессарабией», а потому «неприемлемо и недискутабельно». Не смущаясь тем, что официальная позиция СССР состояла в необходимости свободного волеизъявления населения Бессарабии для определения ее государственной принадлежности [1092], советский уполномоченный заявил М. Стурдзе: «Мы никогда не признавали и не признаем аннексии Бессарабии и рассматриваем ее как нашу территорию». Румынский делегат имел основания ответить, что таким образом, вопреки предварительной договоренности оставить бессарабскую проблему «в стороне» на переговорах о пакте ненападения, она поставлена, причем не Румынией, а СССР. Согласно аргументации Стурдзы (в записи Стомонякова), «в румынском проекте Бессарабия даже не названа, а второй абзац первой статьи предложен не для того, чтобы получить наше признание нынешнего статута Бессарабии, а для того, чтобы распространить наше обязательство ненападения также и на Бессарабию. Пакт не имел бы для Румынии никакой цены, если бы не было зафиксировано, что мы будем респектировать нынешние границы Румынии. Это не означает, что Румыния добивается в этих переговорах нашего признания воссоединения с Румынией Бессарабии, которая была незаконным образом оторвана царским правительством от остальной Румынии». 11 января «по поручению советского правительства» Стомоняков сделал заявление, которым даже полный отказ Бухареста от упомянутой формулы первой статьи объявлялся недостаточным, Москва «настаивала и настаивает на зафиксировании того обстоятельства, что существующий между сторонами территориальный спор является неразрешенным». Два последующих заседания оказались бесплодными: румынская сторона требовала упомянуть в пакте об охране им «интегритета» территории Румынского королевства, советская – отказывалась продолжать переговоры без прямой констатации в тексте договора наличия спорных вопросов между СССР и Румынией [1093]. Эпилогом рижских переговоров явились интервью М.М. Литвинова и М. Стурдзы. Нарком подробно охарактеризовал советскую позицию, утверждая, что согласие определить в договоре «какие бы то ни было попытки разрешения насильственным путем существующих между обеими сторонами территориальных и иных споров» является доказательством «доброй воли» Москвы и потому исход приостановленных переговоров зависит отныне только от Бухареста [1094]. Стурдза откликнулся заявлением о том, что «представленный Москвой проект пакта является лишь средством для ослабления тех обязательств внешнего характера, которые уже существуют между сторонами в виде пакта Келлога и Протокола Литвинова», и «румынское правительство предпочитает оставаться в формальных границах правовых норм», созданных этими соглашениями «до тех пор, пока Москва не изменит своей позиции» [1095].

Несмотря на парафирование 25 января 1932 г. советско-польского пакта о ненападении, правительство Румынии на протяжении последующих месяцев не проявляло заинтересованности в возобновлении переговоров с Москвой, требуя вначале аннулирования январского письма Стомонякова Стурдзе, в котором излагались основы советского подхода. В конце февраля А. Залеский предупредил Литвинова, что, хотя поляки рекомендуют Румынии «не настаивать на своих требованиях», Варшава «не введет в силу» пакт ненападения с СССР, пока его переговоры с Эстонией и Румынией не получат благополучного завершения [1096]. В середине марта английский посланник в Бухаресте поинтересовался у главы румынского МИД, не было ли на него оказано давление со стороны Варшавы, чтобы во время пребывания в Женеве возобновить советско-румынские контакты. Князь Гика ответил, что Залеский открыто сказал ему, что более не испытывает интереса к инициированному польским правительством пакту. Гика также добавил, что французский премьер А. Тардье заявил ему и Титулеску: вопрос советско-французского пакта всецело в руках Вертело и Бриана [1097]. Две недели спустя в беседе с английским послом в Москве Литвинов оценил состояние советско-румынских переговоров о пакте как «practically dead» [1098].

Уклончивость Румынии вызвала беспокойство руководителей французской и польской дипломатии, перешедшее в апреле 1932 г. в попытку посредничества между СССР и Румынией для выработки взаимоприемлемых условий пакта (Москве и Бухаресту были предложены услуги правоведов МИД Франции, а затем и содействие министра иностранных дел Польши Залеского [1099]). 1 апреля в беседе с английским послом польский министр иностранных дел заявил, что, возможно, Пилсудский проведет неделю-две в Румынии (возвращаясь из Египта на родину) и воспользуется этим для того, чтобы оказать нажим на короля ради достижения договоренности с советским правительством [1100].

Дальневосточный конфликт не оказал видимого воздействия на поведение советского руководства в отношении заключения пактов с Францией, Польшей и Румынией. 17 апреля 1932, опросом членов Политбюро была утверждена телеграмма полпреду в Токио, в которой откладывание Ямамото встречи с Трояновским интерпретировалось как «дипломатическая болезнь» – «японцы, видимо, предпочитают военный союз с Румынией и Польшей против СССР переговорам с нами». «Нам сообщают, что японцы уже оформляют военный союз с Польшей и Румынией, о чем Вы должны открыто заявить в очередной беседе с представителями правительства, сказав им, что нам не страшны никакие военные союзы» [1101].

Подписание 4 мая договора о ненападении между СССР и Эстонией сделало состояние советско-румынских переговоров единственным препятствием к подписанию парафированных пактов с Польшей и Францией. В Москве убедились, что правительство Тардье не пойдет на подписание без Польши и Румынии, а «маршал Пилсудский пригрозил Румынии самостоятельным подписанием пакта с нами в случае дальнейшего упорства» [1102]. Вдогонку неофициально выехавшему в Берлин Литвинову была направлена телеграмма с указанием не отказываться от польского посредничества для возобновления переговоров о договоре ненападения с Румынией [1103]. На встрече Литвинова с Залеским было условлено, что МИД Польши побудит нового министра иностранных дел Румынии Н. Титулеску, зарекомендовавшего себя ярым защитником прав Румынского Королевства на Бессарабию, согласиться официально возобновить советско-румынские переговоры. В преддверии польско-румыно-советских консультаций 2-м Западным отделом НКИД был подготовлен текст Договора о ненападении между СССР и Румынией, в котором были зафиксированы положения, согласованные в Риге окончательно или ad referendum, а также предложения сторон. Этот документ был сообщен в ЦК ВКП(б) и явился дополнительной основой дальнейших бесед между Литвиновым и Залеским.