Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

2. Предложить Наркомфину отпустить НКИД из резервного фонда в соввалюте сумму, необходимую на расходы по приему делегации.

Выписки посланы: т.т. Крестинскому, Кольцову М., Гринько – все; Артузову – п. 1.

Протокол № 10 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.7.1934. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 16. Л. 111.

Впервые предложение организовать приезд в СССР чехословацких журналистов была высказано полпредом А.Я. Аросевым весной 1930 г., к которому обратились представители авторитетных пражских изданий. Руководство НКИД сочло такую поездку нежелательной, намекнув, что позитивных публикаций о советской действительности ждать не приходится [1585]. Четырьмя годами позже руководство НКИД вернулось к этой идее. Экскурсия журналистов в СССР рассматривалась в качестве первого шага к активизации культурных и экономических связей с Чехословакией после установления с нею полных дипломатических отношений [1586].

Первоначально НКИД намечал приезд журналистов на вторую половину августа 1934 г., однако из-за разногласий, возникших между заинтересованными ведомствами в Москве, этот замысел пришлось пересмотреть [1587]. После возвращении в Прагу в начале октября полпред Александровский обсудил этот вопрос с редактором отдела внешней политики влиятельной газеты «Lidovi Noviný» Рипкой, который возглавлял клуб внешнеполитических редакторов чешских газет «Рŕitomnost» и принадлежал к узкому кругу близких сотрудников президента Т.Г. Масарика и министра иностранных дел Э. Бенеша. В результате была достигнута договоренность, что отъезд журналистов в Москву произойдет в конце декабря, а если этот срок окажется неудобным для Наркоминдела, визит состоится весной 1935 г. [1588]

Делегация прибыла в Москву 29 декабря. Ее прибытие приветствовалось не только как важное событие «во взаимоотношениях обоих государств и их совместной борьбе за мир» [1589]. 3 января 1935 г. делегация была принята наркомом М.М. Литвиновым. В обширной речи, произнесенной по этому случаю, особое внимание чехословацкой прессы привлекло упоминание Литвиновым «о расовых и филологических связях, которые существуют у наиболее крупных народностей нашего Союза с чехословацким [sic] народом», о симпатиях «к возрожденному чешскому народу» [1590]. Для делегации были устроены встречи с общественными деятелями, писателями и журналистами, посещение Ленинграда, Харькова, Киева, поездка на Днепрогэс. В постоянном общении с чехословацкими журналистами находились заведующий 2 Западным отделом (в прошлом – сотрудник чешской коммунистической печати) Д.Г. Штерн и заведующий Отделом печати НКИД К.А. Уманский, а также представители официально пригласившего их Союза журналистов СССР.

К концу 20-х гг. сведения о партийном руководстве работой Коминтерна и других международных коммунистических организаций, а также зарубежной деятельностью советских профсоюзов и общественных ассоциаций постепенно исчезают из протоколов Политбюро.

В первую очередь, это объясняется налаживанием функционирования этих вспомогательных инструментов советской внешней политики и общей рационализацией работы Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК ВКП(б). На рубеже 20-х—30-х гг., в связи с перенасыщением повесток Политбюро неотложными проблемами, усилилась тенденция к вынесению за рамки его работ второстепенных для советского режима вопросов. По предложению Оргбюро летом 1929 г. было установлено, что «вопросы об участии СССР в созываемых за границей или на территории Союза международных научных съездах и конференциях решаются непосредственно СНК СССР или совещанием председателя СНК СССР с его заместителями» [1591]. Подобные вопросы продолжали появляться в повестках Политбюро (в особенности в 1929–1930 гг., когда председатель СНК оказался под прицелом политической кампании против «правых»). В целом, однако, утвердилась практика, согласно которой вопросы общественно-научных связей передавались в Политбюро лишь в тех случаях, когда внутренние идеологические установки вступали в противоречие с потребностями международной политики СССР [1592]. С середины 1930 г. Политбюро освободилось от необходимости рассматривать и санкционировать запросы Комиссии внешних сношений при ВЦСПС об утверждении состава делегаций, направляемых на съезды зарубежных профсоюзных организаций [1593]. Весной 1931 г. по предложению Сталина Политбюро приняло решение, поручавшее «секретариату ЦК совместно с т. Молотовым впредь разрешать текущие вопросы по запросам мест и лишь в случае особой важности переносить их в Политбюро» [1594].

Этот подход распространялся и на сферу контактов руководящих органов ЦК ВКП(б) с Коминтерном и общественными организациями. «Для укрепления повседневной связи руководящей группы работников ИККИ с работой ЦК ВКП(б)» в январе 1931 г. Политбюро «признало необходимым присутствие на всех заседаниях Политбюро тов. Мануильского, а в случае его отъезда – тов. Пятницкого» [1595]. Формулировка постановления указывает на утвердившуюся модель односторонней связи – от ЦК ВКП(б) к ИККИ. По существу, представители ИККИ в Политбюро являлись представителями ЦК ВКП(б) в ИККИ, которым поручалось самостоятельно осуществлять корректировку деятельности разветвленного механизма Коммунистического Интернационала, исходя из флуктуации генеральной линии партии большевиков, и не обременять Политбюро частными делами Всемирной Коммунистической партии. Поэтому неудивительно, что представители ИККИ крайне редко выступали с инициативой обсуждения деятельности органов и секций Интернационала. Как правило, Политбюро ограничивалось утверждением сроков проведения пленумов и конгрессов и сметы расходов Коминтерна и Профинтерна и ответами на некоторые запросы о предоставлении им дополнительных финансовых и организационных ресурсов. Сталин с легкостью согласился с тезисом Г. Димитрова, сформулированным им в июне 1934 г., – «невозможно руководить из Москвы по всем вопросам всеми секциями Коминтерна» [1596]. Руководство Политбюро с конца 20-х гг. утратило к этому вкус и после «очищения» Коминтерна от сторонников советской оппозиции не видело для себя ни возможности, ни, тем более, необходимости заниматься своеобразной проблематикой Коминтерна [1597].

Применительно к деятельности компартий западных соседних государств заслуживающие внимания Политбюро вопросы «особой важности» возникали крайне редко и в силу сравнительной слабости национальных секций Коминтерна в большинстве этих стран. Во всех из них, за исключением Чехословакии, коммунистические партии находились за рамками легальности. Компартия Чехословакии пережила пик своего влияния в середине 20-х гг., когда за ее кандидатов отдали голоса свыше 900 тыс. избирателей [1598]. В первой половине 30-х гг. численность КПЧ варьировалась в пределах 30–60 тыс. членов [1599]. Вторая по численности восточноевропейская секция Коминтерна, Коммунистическая партия Польши насчитывала в 1930 г. около 7 тыс. членов, из которых не менее половины приходилось на ее автономные национальные организации – Компартию Западной Украины и Компартию Западной Белоруссии, курировавшиеся Харьковом и Минском. «В коренной Польше» партийные организации в 1930–1931 гг. насчитывали 3100–3900 коммунистов и отличались большой «текучестью» состава [1600]. К 1933 г. общая численность КПП выросла до 17 800 человек (без учета находившихся в заключении) [1601], однако численность голосующих за ее кандидатов по сравнению с концом 1920-х гг., снизилась. Несмотря на остроту социальных и национальных конфликтов, Компартии не удалось преодолеть свое маргинальное положение в польском обществе. Само существование подпольной КПП являлось в значительной мере следствием «терпимости» властей; как признавало руководство партии, «охранка имеет возможность посадить в тюрьму в любое время почти весь наш партактив» [1602]. В Румынии сигуранца и жандармерия обладали сходными возможностями и использовали их в полную силу, жестоко расправляясь с малочисленными коммунистическими группами и прибывшими из-за Днестра агитаторами.