Валерий Шамбаров - Иван Грозный против «Пятой колонны». Иуды Русского царства

Но когда уже казалось, что все потеряно, в Нижнем Новгороде поднялось знамя Второго Земского ополчения. Стали распространяться призывы Пожарского и Минина. Вести об этом дошли и до польского гарнизона в Москве. Гонсевский озаботился новой опасностью. Он явился к заключенному Гермогену. Кричал на него – дескать, знаю, это твои происки. Потребовал, чтобы патриарх написал в Нижний увещевание распустить ополчение и сохранять верность Владиславу. Но Гермоген ответил: «Да будет над ними милость от Бога и от нашего смирения благословение, а на изменников да излиется от Бога гнев, а от нашего смирения да будут прокляты в сем веке и в будущем». 17 февраля 1612 г. патриарха не стало. Поляки уморили его голодом.

Хотя оккупантам тоже приходилось худо. Разоряя Москву, они награбили немало, но хватали золото, драгоценности, о продовольствии не подумали. Теперь голодали, ели кошек, ворон. Гонсевский удерживал их в повиновении лишь алчностью, то и дело повышал оклады. Например, указывал: «Гайдукам счесть по 300 рублей за месяц». В России такие оклады получали высшие бояре, и не за месяц, а за год. Мстиславскому предъявляли счета на непомерные суммы. Денег не было, и солдаты растаскивали кремлевские сокровища. Ободрали покровы на царских гробах, переплавляли в слитки ювелирные изделия. Статую Христа из литого золота разломали на части. Забрали несколько царских посохов, два трона, две шапки Мономаха (короны), украшенные редчайшими драгоценными камнями. Заявляли, что берут «в залог», до выплаты жалованья, но тут же все разломали, поделив драгоценности.

А у Первого ополчения оставалось слишком мало сил. Сплошной осады не было. В Москву прорвался Сапега, потом Ходкевич, привезли обозы с едой. Гарнизон сменили, его возглавил Струсь. Ходкевич отправился по России собирать продовольствие, а Гонсевский с подчиненными ушли домой, увозя сказочные богатства. Между тем Второе ополчение уже выступило. Изначально Пожарский планировал идти напрямую, через Суздаль. Но Заруцкий воспринял его враждебно. А казаки под Москвой узнали про псковского Лжедмитрия, забузили и на кругу провозгласили его «царем».

Возобновлять междоусобицу Пожарский не желал. Он двинулся вверх по Волге и надолго остановился в Ярославле. Умножал и формировал рати, намеревался созвать Земский собор, выбрать законного государя и сплотить вокруг него народ. Но объединить Россию было слишком сложно. Она разваливалась. Правда, псковский Лжедмитрий III удержался недолго. Он обчистил городскую казну, пьянствовал, его слуги хватали на улицах и тащили «на блуд» женщин. Псковичи не стали терпеть подобные выходки, свергли его и усадили в тюрьму.

Но в Астрахани объявился Лжедмитрий IV неизвестного происхождения. Новгород прислал вдруг ко Второму ополчению не делегатов, а… послов. От лица «Новгородского государства» предлагал на московский престол шведского принца. Взялось играть в самостоятельность и «Казанское государство» – сперва прислало рать, а потом отозвало ее. Однако под Москвой нарастало недовольство Заруцким. Он пытался опередить Пожарского, взять столицу до его подхода. Бросил подчиненных на штурм, но они захлебнулись кровью. И к тому же до ратников доходили известия о высокой дисциплине и прекрасной организации в Ярославле. Вторым человеком при Пожарском оставался купец Минин, ему присвоили необычное звание «выборный всею землею человек». Он взял на себя тыловое обеспечение, наладил сбор податей и пожертвований. Воинам регулярно платили жалованье, доставляли все необходимое, дворян и «детей боярских» наделяли поместьями.

Люди стали уходить из Первого ополчения во Второе. Тогда Заруцкий в озлоблении задумал убить Пожарского. Послал в Ярославль казаков Стеньку и Обрезка. В толпе у съезжей избы Стенька хотел пырнуть воеводу ножом, но его заслонил собой казак Роман, охранявший военачальника. Убийц поймали, на допросе они выдали «заказчика». Заруцкий лихорадочно заметался в поисках выхода. Поляки прослышали о его положении, не преминули отправить к нему некоего Бориславского, звали переметнуться к ним. Атаман гонца не арестовал, оставил при себе. Но православный поляк Хмелевский, служивший у русских, узнал и доложил Трубецкому. Заруцкий немедленно казнил Бориславского, замяв дело, но и Хмелевскому, спасая жизнь, пришлось бежать в Ярославль.

Трубецкой писал к Пожарскому, звал поскорее приходить – к Москве вновь выступил Ходкевич, собравший сильную армию и огромный обоз с припасами. Об объединении умолял и Троице-Сергиев монастырь. Оценив ситуацию, вожди Второго ополчения решили выступать. 24 июля их передовые отряды прибыли к столице. Но Заруцкий приказал казакам сниматься и уходить прочь. Послушались его лишь 2 тыс., в основном всякий сброд, удалились в Коломну, к Марине и «воренку». А донские казаки во главе с атаманом Межаковым остались с Трубецким.

Правда, поначалу два Земских ополчения смотрели друг на друга косо. Предводители не могли договориться между собой, встали отдельно, на разных берегах Москвы-реки. Но рати из Ярославля пришли вовремя, к столице приближалась армия Ходкевича. Сперва он атаковал боевые порядки Пожарского. Казаки Межакова увидели, что им приходится туго, и ринулись на выручку. Врага отбили, и на следующий день Ходкевич попытался прорваться через Замоскворечье, через расположение Трубецкого. Пожарский выслал на помощь свои отряды. В город успели проскочить несколько польских подразделений, но обозы отсекли от них и захватили. А затем оба ополчения ринулись в общую контратаку. Неприятеля растрепали, у Ходкевича осталась третья часть армии, и он отступил восвояси.

Битва сплотила войска Пожарского и Трубецкого, было установлено единое командование. А гарнизон Москвы был теперь обречен. Земское руководство несколько раз предлагало капитуляцию на почетных условиях, полякам разрешали свободно уйти. Но они отвечали грубо и оскорбительно. Ждали, что придет король и спасет их. Впрочем, стойкость защитников объяснялась отнюдь не доблестью, а жадностью. На их долю в кремлевских кладовых тоже достались невиданные богатства. Ведь их-то при капитуляции никто не позволил бы вывезти. От жадности грабили и частные дома. Ворвались даже к Мстиславскому, избили его и обобрали. Обчистили архиепископа Арсения Елассонского и, как он писал, «отняли у русских всякий провиант, вещи – серебро, золото, одежды златотканые и шелковые».

В Москве начался настоящий голод. Первыми стали вымирать роты прорвавшегося подкрепления – у них не было денег и припасов, а делиться «рыцарство» не привыкло. А чтобы продержаться, не лишиться похищенных драгоценностей, прибегли к людоедству. Командиры приказали вывести из тюрем и забить на съедение русских заключенных и пленных. Потом стали жрать своих умерших. Потом убивать друг друга, сожрали маркитанток, шлюх, похищали русских. Полковник Будила писал: «Пехота сама себя съела и ела других, ловя людей… Сильный зарезывал и съедал слабого». Мясо солили, заготавливая впрок. Человечиной торговали в открытую. Голову продавали по 3 золотых, ступни ног – по 2. Соглашатели из боярского правительства дрожали в ужасе, как бы до них не дошла очередь.