Коллектив авторов - Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу

Недовольство именно этого императора вызывало стремление элиты финляндского общества не только к сохранению статуса автономии, но прежде всего к активной пропаганде образа Финляндии как «государства в государстве» Империи. В 1880-е это привело к кризису. Для финнов почта, собственная денежная единица и таможня выступали символами независимости {812} 812 Юссила О. Великое Княжество Финляндское. С. 530. . В 1889 г., в ряду общих мер по экономической унификации Империи, был разработан проект изменения таможенных законов и почтового ведомства. Император прочел доклады финляндского Сената, противившегося слиянию, и заметил на полях: «Я поражен: о чем идет речь? О части русской империи или об иностранном государстве? Что же, наконец, Россия принадлежит и составляет часть Финляндии или ВКФ принадлежит Российской империи? Я нахожу, что таможенное объединение необходимо […] Что же касается монетной и денежной части, то это непростительно {813} 813 Цит. по: Юссила О. Великое Княжество Финляндское. С. 528. Подробнее об истинной причине реакции см.: Клинге М. Имперская Финляндия. Пер. с фин. СПб., 2005. С. 352–359. », а в следующем году был издан Почтовый Манифест, отменявший независимую почту Финляндии. Это стало началом нового периода – так называемого «периода угнетения» в истории ВКФ. Воспринятая как трагедия резкая для финнов смена курса породила легенду о причине ликвидации почтового ведомства, также прочно вошедшую в комплекс «императорских рассказов» об Александре III в Финляндии: якобы реформа была вызвана неучтивостью финляндской «почтовой барышни» (служащей), отказавшейся принять русские деньги в оплату финских почтовых марок у одного из членов императорской свиты во время отдыха самодержца {814} 814 Туоми-Никула Й., Туоми-Никула П. Императоры на отдыхе. С. 130–131. . При этом нарративы о пребывании императоров в Финляндии не сохранили даже отсветов политической ситуации в крае и деталей борьбы политической элиты за права автономии.

Следует подчеркнуть, что так называемый «императорский миф» играл важную роль в финляндском общественном сознании – как в период формирования научно-исторических концепций о формально независимом положении Финляндии в Российской империи, так и на этапе их развенчания. Сторонники и идеологи с обеих сторон активно использовали и используют «случаи» и легендарно-исторические сюжеты пребывания императоров в ВКФ для аргументации своих заключений. Личностный и субъективный аспект взаимоотношений царской семьи и крестьянского народа-нации оказывается важным свидетельством и иллюстрацией иного уровня межнационального взаимодействия – политического, административного, идеологического. Насколько верна подобная интерпретация, покажут специальные исследования.

Более очевидно другое: финны в описаниях путешествий и пребывания в Финляндии предстают в том характерном образе северного крестьянина, который сложился в сознании образованных слоев русских в XIX в. Несмотря на то, что этнические стереотипы финнов на протяжении этого столетия видоизменялись, основные национальные черты, заложенные еще в период романтизма, оставались неизменными: в полном соответствии с концепциями антропогеографии (как обыденно-архаической, так и научной), в них отмечаются свойства, обусловленные неблагоприятным для земледелия суровым климатом. Они формируют человека угрюмого, медлительного, но выносливого и терпеливого, обладающего качествами, приписываемыми всем земледельческим народам (гостеприимство, трудолюбие, привязанность к родной земле). Однако на первом месте в данных текстах оказываются не врожденные, а социально обусловленные этнические свойства. Финны предстают бедным крестьянским народом – простым, бескорыстным, бесхитростным, но с чувством собственного достоинства, чтящим законы своей страны и религиозные заповеди. Стереотипной становятся концепция об исключительной финской честности (в двух значениях), законопослушании и верности их как подданных. При этом в рассмотренном мифологическом образе Финляндия предстает образцом края, народ которого процветает под российским скипетром, выказывает дружелюбие и лояльность в отношении верховной власти, которая воплощена в личности Императора. Трудно отрицать и скрытый пафос этих деклараций: они приводятся в пример бунтующим подданным (полякам) и воспринимающей автономию как политическую независимость финляндской элите (в большинстве своем шведской по этническому происхождению). Финны в полной мере воплощали идеал народа многонациональной и многоконфессиональной Империи, а Финляндия довольно долго (до 1890-х годов) ассоциировалась с «правильной» имперской окраиной, «мирной» и лояльной. Страна описывалась как своеобразное утопическое пространство социальной гармонии, покоя, умиротворения, реализуя тем самым модель патриархальной монархии имперского типа, в которой равноправная коммуникация Императора и подданных демонстрирует обоюдную любовь и доверие в отношениях отца-государя с народом-детьми, подтверждая возможность взаимовыгодного, мирного и благополучного сосуществования и процветания множества племен под самодержавным скипетром.

С точки зрения прагматики юбилей может быть рассмотрен как многоуровневая коммуникативная ситуация, в рамках которой порождается сложноорганизованное высказывание, смыслы которого важны для всех сторон, участвующих в юбилее. Участниками коммуникации являются сам юбиляр и поздравляющая сторона. Сверхзадачей юбилея является сплочение данного сообщества через актуализацию смыслов и ценностей, отсылающих к протособытию – первичному событию, которое является поводом для юбилея (дню рождения человека, открытия учреждения, исторической даты). Таким образом, юбилей структурно и семантически связывает во времени две хронологические точки, соотнося и сравнивая настоящее с прошлым, а сравнение подразумевает наделение произошедшего оценочными и ценностными характеристиками. Именно поэтому юбилей является очень удобным способом создать модель желаемого, «нужного», «правильного» прошлого и спроецировать его на актуальное настоящее. В этом смысле празднование юбилея всегда предполагает иногда невольное, иногда осознанное мифотворчество, цель которого, перефразируя слова Ж.-Ж. Руссо – «показать народу вещи такими, какими они ему должны представляться».