Борис Ершов - Тверские ратоборцы

Уходя из нашего дома, они прихватили всё, что показалось им ценным: тёплые сапоги, валенки, тулуп-армяк, не погнушались и грязным одеялом. А оставили свои «произведения» — видимо, ночью им было боязно выходить в туалет.

Через несколько часов немцы заставили всех жителей Заволжья покинуть дома. Так мы стали беженцами в своём городе. Для ознакомления с новой обстановкой за фабрикой «Вагжановкой» я решил пройтись по ближним улицам. На одной из них я увидел конвоируемую группу человек в 30—40 пленных красноармейцев. Выросший в условиях большевистско-ворошиловских заклинаний, я не мог себе представить красноармейцев в плену. Но действительность оказалась иной. Это были изрядно потрёпанные и предельно измученные люди. Они едва передвигались, и немцы не торопили их. Один из пленных остановился и спросил меня, что это за город? Я удивился и выпалил, что, мол, Калинин.

Со стороны Заволжья часто доносилась стрельба. Тогда мы и поняли, что немцы не хотели, чтобы вблизи передовой болтались жители, а передовая проходила почти по улице Шмидта.

Однажды в тихое и солнечное морозное утро я вышел к колодцу за водой. В переулке увидел четверых людей, задравших головы к небу, где высоко летел самолёт. Но почему-то они смотрели не в ту сторону. «Вот чудаки, — подумал я, — неужели они не слышат, с какой стороны доносится звук, и ищут его в другой стороне?» Лишь подойдя ближе, я понял, что они не могли слышать и видеть: они были повешены на перекладине между уличным столбом и подпоркой к нему. Это были четверо мужчин средних лет, надписи на фанерках гласили: «Такая участь ждёт всех грабителей, поджигателей, саботажников и партизан». Рядом судачили местные жители.

Военная обстановка возле города стабилизировалась. Немцы занимали правый берег Волги, на левом были наши. Только в черте города немцы были также на левом берегу в Заволжье и немного в ближнем Затверечье. Наши не оставляли попыток захватить город с севера. Однажды им удалось овладеть даже железнодорожным мостом через Волгу, но они были отброшены. Пытались и немцы продвигаться на север, добрались даже до Медного, но тоже потерпели крах. Потому по пальцам рук можно было пересчитать те дни и ночи, когда в городе или за ним не было пожаров. А в основном — стрельба, взрывы и пожары. Радикально изменилась воздушная обстановка — наша авиация делала всё, что хотела, однако не смогла разбомбить в городе ни одного моста. Зато здорово досталось Путевому дворцу.

Николай Павлович Пушкин родился в 1928 году в деревне Голышкино под самым Ржевом в семье Павла Ивановича и Евдокии Дмитриевны Пушкиных. Он был самым младшим из трёх сыновей. Старший Василий, 1920 года рождения, к началу войны уже служил в авиации, средний Константин (с 1922 года) служил в учебных войсках. (Кстати, Константин Павлович Пушкин, бывший директор средней школы в пос. Васильевский Мох, недавно отметил своё 80-летие). Со дня взятия немцами Голышкина Николай Павлович с отцом и матерью жили в оккупации, в октябре 1942 года в связи с наступающими новыми боями их эвакуировали в Старицу. Сейчас Николай Павлович живёт в Твери. Память у него ясная, он словоохотлив и прекрасно помнит военное детство...

Немцы появились в деревне Голышкино 14 октября 1941 года. Первый немецкий отряд заявился на мотоциклах, солдаты были в прорезиненных грязно-зелёного цвета плащах, в касках, с автоматами на шее и с большими бляхами на груди.

«Мы, мальчишки, высыпали на улицы и, несмотря на некоторый страх, во все глаза глядели на немцев, — вспоминает Николай Павлович. — Меньшая часть мотоциклистов проследовала дальше, на Першино, а большая затормозила у нас. И началась охота на всю живность: кур, овец, поросят, били их из пистолетов и автоматов, резали ножами, бесцеремонно входя в каждый двор, — чувствовали себя хозяевами. И хотя каждый немец выглядел сытым и откормленным битюгом, от дармовой добычи никто из них не отказывался. Когда появились ещё автомашины с полевыми кухнями, немцы в огородах около домов развели костры и добытую живность стали варить. Спрятать деревенским жителям удалось немного, свою картошку закопали в землю, а скотину ведь не спрячешь. Мой отец воевал в первую мировую, знал повадки немцев и поэтому ещё летом всех предупреждал, чтобы прятали все продукты. Вскоре назначили старосту, им выпало быть Илье Лебедеву, тоже воевавшему в первую мировую и бывшему у них в плену. Думаю, что у немцев были какие-то списки бывших военнопленных, так как они почему-то сразу ему приказали быть старостой, а не кому-нибудь другому. Это был смелый человек, жителям всегда подсказывал, как вести себя, когда намечается обыск, он не выдал ни одного сочувствующего Советской власти. Я до сих пор тепло о нём вспоминаю. Всё-таки Лебедев сумел отказаться от этой должности. Назначили другого, фамилию не помню, тот стал проводить пронемецкую политику. Когда пришли наши, арестовали обоих, об их судьбе ничего не знаю.

Наступила зима, холодная, голодная, страшная. Началось наступление наших войск. Со стороны Старицы постоянно был слышен гром, это работали пушки. Мы ждали скорого освобождения, но в середине января 1942 года наши остановились на Собакинской речке, что в сторону Зубцова. Каждый день слышали стрельбу, в стороне деревень Глебово, Успенское, Плешки, что на левом берегу речки Бойни, ночью видели зарева пожарищ. Каждую ночь наши самолёты бомбили Ржев, в основном станцию Ржев-2, аэродром, а днём их в воздухе не было, наверное, отсутствовало прикрытие истребителей. Запомнился один «ястребок», который каждый день в течение недели атаковал немцев на аэродроме, поливал их из пулемета и невредимым уходил.

Но всё же его сбили. Других наших в воздухе не было.

Весной и в начале лета настало относительное затишье. Две трети хороших домов деревни немцы заняли сами, выгнав хозяев. В деревне квартировала аэродромная прислуга, техники, зенитчики, иногда приходили отдохнуть немецкие лётчики. Хозяев изредка заставляли в своих домах делать уборку, а затем снова выгоняли. В конце июля 42-го начались бои. Это было что-то невообразимое. В сторону Ржева и вокруг него летало огромное количество наших самолётов, уже с прикрытием истребителей. Штурмовики Ил-2, горбатые, чёрные, летали, казалось, чуть ли не касаясь земли, и били из пушек по немцам. Немецкие артиллеристы боялись стрелять по Ил-2, так как неминуемо были бы уничтожены. Над деревней в небе развёртывались бои, стоял сплошной рёв и гул. Но деревня стояла.

21 августа в деревню вошли наши. Деревня сохранилась полностью, все 98 домов, сгорел только один сарай. Немцы были на правом берегу Волги в месте, которое называется Нижний Бор. Против деревни Юрятино они навели понтонную переправу и переходили на правый берег Волги от Першино, Клешнево, Масягино, от речки Бойни. 26 августа с той стороны Волги немцы стали расстреливать нашу деревню: им показалось, что возле неё стоит крупная часть, хотя на самом деле солдат было очень мало. Стрельба была такой, что вскоре осталось лишь 12 домов в той части, где и наш дом стоял. 28 августа немцы расстреляли и их. Сыпались тысячи снарядов и мин, и даже от фундаментов ничего не осталось. Всё сгорело, да так, что углей не было, осталась одна зола. Много жителей погибло при этой зверской расправе над деревней, уничтоженной в ту трагическую неделю. А какая богатая была деревня!»