Себастьян Хаффнер - В тени истории

31 октября 1870 года этот призыв отзвучал еще безуспешно. Комендант города генерал Дюкро хотел подавить оружием спонтанное и смущающее восстание. Однако глава правительства Трошю был готов к этому и без насилия. Он пообещал коммунальные выборы и достиг тем самым отступления восставших. Разумеется, обещание не было выполнено. Единство, которое желал сохранить Трошю, впредь было только лишь видимостью. Правительству и массам, буржуазии и пролетариату ещё требовались всё те же патриотические слова, но в действительности «друзья порядка» и «защитники республики» образовывали теперь два лагеря, которые затем весной 1871 года превратились в стороны фронта гражданской войны.

Другой фронт проходил между сельской Францией и Парижем. Потому что настоящую зимнюю войну против немцев — которая стала достаточно кровавой и смертельной — вела не решительно настроенная на войну столица, а уставшая от войны провинция.

У Гамбетты, который теперь правил в провинции как диктатор, теперь была новая армия, «выросшая как из под земли». Но и он не мог внушить французскому сельскому населению революционный патриотизм, который охватил в сентябре Париж. Французские крестьяне — составлявшие тогда ещё восемьдесят процентов населения — не были ни революционными, ни воинственными. Только железная воля Гамбетты плетью гнала недостаточно обученные армии в огонь. Неизбежные поражения вызывали глубокую потерю мужества и сильную жажду мира — и глубокую неприязнь к чуждому, одержимому войной Парижу, который послал стране бич Гамбетты и между тем без действия в голодном аду осады угорал от гражданской войны. Потому что и в Париже, где разрывались немецкие гранаты и медленно умирали дети, так как больше не было молока, в эти зимние месяцы образовался фронт гражданской войны.

То, что ощущала одна сторона, то позже в своих воспоминаниях с жестоким откровением выразил генерал Дюкро: «Вся оборона вращалась практически только лишь вокруг единственного предмета: страх перед революцией!» Чувства другой стороны нашли открытое выражение в красном плакате, который был расклеен 6 января 1871 года на всех парижских тумбах для объявлений.

«Выполнило ли правительство, которому 4 сентября было доверена национальная оборона, свой долг? Нет! У нас 500 000 солдат и мы даём себя уморить голодом 200 000 пруссаков. Кто несёт ответственность? Правительство. Они вели переговоры, вместо того, чтобы действовать. Они отвергли массовый подъём. Они допустили бонапартистов в учреждения и бросили республиканцев в тюрьмы. Политика, стратегия, администрация правительства 4‑го сентября осуждены. Это правительство — не более, чем продолжение кайзеровского рейха. Долой их! Место для народа! Место для Коммуны!»

Это призыв к революции — всё ещё связанной с идеей народной войны. Буржуазный наблюдатель заметил с недоумением: «Массы удвоили свою волю к сопротивлению и всё ещё искренне и от всего сердца желают маршировать против Пруссии и разгромить её». А один из членов правительства цинично заметил: «Общественное мнение успокоится лишь когда десять тысяч национальных гвардейцев полягут на землю».

В действительности пролетарская национальная гвардия впервые была массово применена в деле при последней большой вылазке из осаждённой крепости Париж 19‑го января 1871 года. Они сражались с неожиданной отвагой и с ужасными потерями. Когда национальная гвардия была послана в огонь, решение о капитуляции уже было принято.

На стенах ещё были прибиты плакаты правительства: «Мужество, патриотизм, доверие! Губернатор Парижа никогда не капитулирует!» Однако министр иностранных дел Фавр под покровом темноты уже был на пути в Версаль. Премьер–министр Трошю вышел в отставку. Больше не было губернатора Парижа, который мог бы капитулировать. Наполеоновский генерал, Жозеф Виной, стал военным командующим Парижа. 22‑го января он предъявил свою визитную карточку: отдал распоряжение беспощадно расстрелять перед ратушей демонстрантов, которые протестовали против капитуляции.

Когда 29 января Париж проснулся, то он узнал, что заключено перемирие, что война окончена. Тем не менее, «пруссаки» не будут вступать в Париж, и национальная гвардия может сохранять своё оружие. (Фавр сказал Бисмарку со слезами на глазах: «Не принуждайте меня к разоружению национальной гвардии. Это означало бы гражданскую войну»). Однако регулярная армия должна была до последней дивизии сложить оружие и все форты в исправном состоянии передать немцам. В остальном же вся Франция должна была избрать национальное собрание, которое должно было решить вопрос о войне и мире. Однако оно должно было собраться не в Париже, а в Бордо. Столица пребывала в глухом, как бы оглушённом молчании. Префект полиции сообщал: «Всё спокойно. Никаких инцидентов. Население примирилось с судьбой».

Состоятельные люди покидали город десятками тысяч, чтобы отдохнуть в сельской местности от лишений и страхов периода осады. Затем исчезли с улиц солдаты регулярных войск; и затем отбыло также и правительство — в Бордо, на Национальное собрание. Остались маленькие люди, пролетариат, в бросающемся в глаза расположении духа; они чувствовали себя преданными, но им снова нужно было чем–то питаться. Остались также вооружённые национальные гвардейцы — более трёхсот тысяч человек. В этом феврале 1871 года мало–помалу обнаружилось, что кроме них, в Париже больше нет другой силы; и они организовались, чтобы воспользоваться властью, которая на них свалилась: они образовали «Федерацию Национальной Гвардии», они выбрали солдатские советы, а те избрали центральный комитет.

Всё еще никто не должен был платить за жильё, всё еще были заморожены все долги, всё еще все горожане получали одинаковый рацион хлеба, а каждый национальный гвардеец свои тридцать су [28] Один су ( sous ) равен пяти сантимам. дневного содержания. Собственно говоря, всё было ещё как прежде — только без разрывов гранат; и конечно же, без надежды на победу.

И затем, в конце февраля, неожиданно первый удар грома: при заключении предварительного мира Национальное Собрание в Бордо признало за немцами право вступить в Париж! Было всеобщее негодование, многие хотели броситься навстречу немцам с оружием в руках. Но теперь проявилось то, что в Париже появилась новая власть, которая состоит из благоразумных людей и которой следовало подчиняться.

Центральный комитет Национальной гвардии издал свои указания: никаких неосмотрительных поступков, никакого пролития крови! Как было дозволено, немцы будут оккупировать в течение трёх дней только западную часть Парижа. Поэтому там должны быть закрыты все магазины и рестораны, жители должны оставаться в домах. Граница зоны оккупации была ограждена высокими баррикадами; во время оккупации никто не должен был её переходить. И прежде всего: все пушки перед вступлением немцев 5‑го марта следовало переместить из западной части города в восточную. Это было самое тяжёлое, поскольку в Париже не было лошадей: они давно уже были съедены. Но приказ центрального комитета тем не менее выполнялся: люди впрягались впереди пушек и упираясь, тащили их через весь Париж на высоты Монмартра. У Парижа было его новое правительство, и оно функционировало.