Игорь Всеволжский - Ночные туманы

Он помнил кромешную тьму и развалины.

В море, полном мин, было лучше жить, чем на разрушенной суше. А в сорок четвертом, возвращаясь в Севастополь, Сергей Иванович, спеша к своей Оленьке, к сыну, спотыкался о рельсы, выдернутые из земли, о камни, скатившиеся на дорогу.

Вот и дом. Он выстроен из инкерманского камня. Он светится всеми окнами. На месте его стоял другой дом, в нем тоже жили люди, приходившие с моря. Их давно уже нет. Иногда задумываешься об этом.

- Ну вот, наконец-то, - встречает Сергея Ивановича жена.

- А что, разве поздно?

- Да нет, не поздно, мой милый (она нежно целует его), но Брюшковы уезжают от нас. Ждут тебя, чтобы проститься.

- Разве они нашли себе комнату?

- Да, нашли.

- И удобно устроились?

- Говорят, хорошо.

Застенчиво вошел лейтенант, неся на руках сынишку, за ним жена его, Вера.

- Мы пришли, товарищ адмирал, поблагодарить вас...

И вас, Ольга Захаровна, за все, что вы для нас сделали, и просим извинить за беспокойство, - довольно нескладно, но искренне говорил Брюшков.

- Для всех нас, флотских людей, существуют неписаные законы морского товарищества: в беде товарища не оставь, помоги, поддержи, выручи... Сергей Иванович потрепал по розовой щечке сынишку Брюшкова, спросил:

- Теперь-то приличная у вас комната?

- Да, нам повезло! Комната в новом доме, и не слишком уж дорого!

- Пригласите на новоселье?

- Конечно!

Брюшков сходил за такси, и они уехали.

И в квартире, хотя Брюшковы никогда не шумели, стало вдруг непривычно тихо.

- А что у Дементьевых? - спросил Сергей Иванович жену.

- Мы с Машей Филатовой попали в самую перепалку.

Уголь сырой, печку растопить трудно. Вероничка вся в угольной пыли, из глаз текут черные слезы, и она размазывает их по щекам. Дементьев кричит: "Посмотри, как ты выглядишь!" А она: "Ах, тебе противно мое лицо?" Тут мы с Марией Филипповной стали стыдить Вероничку и получили отпор! Вам хорошо, мол, старухам, живете в хороших квартирах да в чистоте, а моя молодость проходит в стирке и готовке еды, в грязи, в топке печки... Маша пыталась сказать, что мы в ее годы начинали жизнь куда хуже. Жили в развалинах, в холоде, во всем был у нас недохват... Куда там! Завелась Вероничка: "Нечего меня агитировать! Не для того я за моряка выходила, чтобы быть прачкой, стряпухой и истопницей..."

Дементьев, бедный, готов был сгореть от стыда...

А Маша сходила во двор, принесла воды. Налила в таз, позвала Вероничку: "Пока что умойся, красавица", растопила печь: "Вот и старухи на что-нибудь пригодились". Вероничка умылась. "Извинись перед мужем". - "Ну уж, нет!" "Извинись, говорю. Ты офицера обидела". И она, представь, извинилась...

- Эх, как хотел бы я, чтобы все они жили в новых отличных домах! Ведь все эти ссоры добра не приносят. Отражаются и на службе, - вздохнул Сергей Иванович. - Хочу, чтобы все были счастливы...

Он устал. Не хочется включать радио, . не хочется смотреть телевизор. Раньше такого с ним не случалось.

Годы... или здоровье? Раньше никогда не болел. Решил, что у него железное сердце. Но в последнее время иногда возникала тупая боль. В руке, от плеча до локтя.

Вскоре она исчезала, и он забывал о ней. Но стоило ему поволноваться и становилось трудно дышать. Боль возникала и под левой лопаткой. На днях он с трудом добрался до своего кабинета и рухнул на стул. Хорошо, что окна были раскрыты настежь. Широко раскрытым ртом он жадно ловил морской ветерок. Старался дышать полной грудью и чувствовал, что воздуха ему не хватает...

Сколько он так сидел, не помнит... Боль утихла. Дышать стало легче.

- Сережа, ты хочешь лечь? - спрашивает жена.

- Да, хочу.

- А чай будешь пить?

- Пожалуй, не буду.

Сергей Иванович ложится. Жена прибирает в столовой. Рано утром он пойдет на свои корабли. В субботу придет из училища Сева.

- Сережа, ты спишь?

- Нет, а что?

- Сырин будет читать в библиотеке свои мемуары.

- Сырин?

- Да. Я хочу сказать своему начальнику, кто такой Сырин...

- Не говори. Пусть читает.

- Ты придешь?

- Может быть.

- Стоит ли?

- Надо послушать. Он кто, полковник в запасе?

- Да.

- Ну, что ж! Интересно.

Он спит. Ольга Захаровна знает: его годы уже на исходе. Неизбежна отставка. Другие к ней приближаются с радостью. Отслужили свое, пора отдохнуть. Сергей не таков. Он не терпит слова "отставка". Он любит свою профессию моряка. Свое море. Свои корабли.

Вечер, посвященный неизданным мемуарам Никодима Львовича Сырина, не собрал многочисленных слушателей. Сам Сырин сидел во главе стола, а возле него юлил маленький человечек, похожий на запятую. Он непрестанно что-то нашептывал Сырину. Сырин был в сером просторном костюме, его редкие волосы были приглажены и блестели от изобилия бриолина. Чисто выбритое лицо лоснилось, на нем сидели неприятно вдруг вспыхивающие глаза, способные насквозь просверлить человека. Чемто он был похож на хорька.

Вечер открыл знаток литературы, энтузиаст библиотечного дела, патриот Черноморского флота Александр Платонович Кунцев. Очень немолодой, почти старик, хлопотливый, уютный, с близорукими глазками и черепом, начисто выбритым, Александр Платонович объявил, что сегодня товарищ Сырин, полковник в запасе, выносит на суд черноморцев-читателей еще не напечатанные (видите, какая нам оказана честь!) свои мемуары о днях далеких и тем самым чрезвычайно интересных для молодежи, ибо воспоминания участника великих боев всегда для нас ценны, они вдохновляют молодежь нашу, не знающую войны, на подвиги в мирное время. Но и старшему поколению приятно будет вновь окунуться в прошлое, пережитое, вспомнить то, чем все они жили в то незабываемое и великое время...

Ушки у Александра Шгатоновича покраснели и как-то вдруг оттопырились, глазки слегка заслезились, и он вытер их чистым платком. И обернулся к Сырину:

- Мы благодарим вас, Никодим Львович, за то, что вы приехали из Симферополя. Мы вас внимательно выслушаем и выскажем вам свое нелицеприятное мнение.

- Я должен предупредить... гм, гм... - откашлялся Сырин, - что труд этот трудоемкий и, конечно, было легче командовать, драться насмерть с фашистами, чем писать, но, как говорится, и не боги горшки обжигают. Вот и я попробовал... гм, гм... написать то, что пережил... А впрочем, мы лучше приступим... гм, гм... Напоминаю, - сказал он железным голосом, - что рукопись издательством принята и одобрена. Пишу я лучше, - хихикнул он, а читаю хуже, а посему попросим товарища Белахова, указавшего мне редакционным своим карандашом на промахи некоторые мои... Мы не будем отнимать ваше драгоценное время. Слишком много часов бы понадобилось, чтобы ознакомить вас со всем трудом полностью, поэтому прочтем лишь часть его... об участии моем в великих черноморских боях... Рудольф, читай...