Виктор Бердинских - История одного лагеря (Вятлаг)

Таков – несколько бесстрастный, отрешенный – взгляд на "зону" со стороны сотрудника лагеря, младшего офицера, добросовестно служившего и, в силу этого, считавшего, что заключенные должны жить и работать так, как требуют гулаговские инструкции.

С точки же зрения лагерника, страсти и бури, бушевавшие в лагпунктовском мирке, были воистину шекспировскими. Расплатой за ошибку могла стать собственная жизнь. Поэтому в рассказе бывшего заключенного, попавшего в начале 50-х годов сразу с этапа на штрафной 6-й ОЛП ("Волнушка"), бесстрастности нет. Эмоциональный накал его повествования не может не захватить:

"В ноябре, когда мы подъехали к "Волнушке", стояли морозы за минус 30 градусов. Выгрузили нас где-то в час ночи из открытой машины в снег по колено и прямо положили в него. Добрая половина заключенных была в легкой одежде и обуви. Лежа в снегу, я обратил внимание, что мой сосед (я его не знал) обут в тапочки и уже отморозил пальцы. Отдал ему байковое одеяло, которое я захватил из автомашины, так как был арестован прямо из нее (за автоаварию).

Стригли нас на улице (на таком морозе), при свете фонарей зоны оцепления. Поскольку прибыли 2 машины (человек 80), то стрижка шла до утра. Вряд ли кто не отморозил ног, рук, щек. Запустили в "зону". После ворот стоит сплошной коридор зэков, которые, осматривая входящих и видя у некоторых чемодан или подходящую одежду, вытягивали их из колонны и уводили в свои бараки, чтобы отобрать у них понравившиеся вещи. Правда, за одежду давали "сменку" – тряпье, чтобы не остался голым, так как завтра – на повал леса. В "зоне" было около 600 зэков, из них половина "воров" и их "шестерок". Главарем был Колька "Стальной" – "вожак зоны", "вор в законе". "Зоной" командовал он – "вор", а не ее официальный начальник капитан Мартьянов, замполит Карелин (по кличке "Пушок") и начальник охраны капитан Арись. Выйти из "зоны" без команды "Стального" – Боже упаси! Иначе – нож в брюхо. В "зоне" человек под сто – "гомосексуалы", или "петухи" (в основном – изнасилованы, морально и физически уничтожены). Остальная масса контингента – "мужики". В "зоне" существовала столовая, в которой не было не было ни одной ложки или миски. Они имелись только у "воров" и у "петухов" (у последних – с дырками на каждой миске и ложке). "Мужики" питались, кто из чего приспособится. Меня выручала банка пластмассовая с надписью "800 лет Москве", которую я берег как зеницу ока весь срок "штрафняка". Сразу же в день прибытия началась поименная приемка у начальника ОЛПа. Вызывали каждого отдельно. Опрос: фамилия, имя, отчество, статья, срок, начало его и конец. Главным был вопрос о специальности. Мой ответ: "инженер-электрик", – их ошеломил (а "их" было человек 15, то есть все руководство ОЛПа). Оказалось, что ОЛП уже несколько дней (5-7) не работал. На лесосеке испортился выпрямитель тока, а валку леса вручную заменили несколько месяцев назад на валку электропилами К-5. И вот случилось ЧП – "зона" из-за неисправности выпрямителя не работает. В то время это грозило даже начальнику "зоны" чрезвычайными неприятностями – вплоть до увольнения из МВД и осуждения.

До десяти раз меня переспросили, не вру ли я, называя свою специальность? Технорук "зоны", политический заключенный Филипп Ал-ч, отбывавший после 10 лет "отсидки" ссылку при "Волнушке", сказал мне: "Если не врешь, что ты электрик, то я не обижу тебя." Это и решило мою участь, ибо назавтра я выдержал "экзамен на зрелость" в холодном вятском лесу. Утром 4 автоматчика и огромная овчарка сопровождали меня на лесосеку в 40-градусный мороз. Пешком (километров 5-6) дошли до лесосеки, и я обнаружил тот злополучный выпрямитель, каких никогда и "глазом не видел". У меня не было даже пассатижей, не говоря о каком-либо другом инструменте. Дали какие-то кусачки, разжег костер, приехало начальство вчерашнее, и я, под их удивление, включил эту машину, и пилы заработали. С того момента по Вятлагу полетела обо мне слава как о "выдающемся электрике".

В бараке меня поселили на верхних нарах в углу секции. Это место считалось "центровым", так как не было рядом соседа, вверху теплее спать и секция из самых малых – где-то человек на 20. Я принадлежал к "малосрочникам" (10 лет). Основная партия – 25-летники с "рогами" и без них. "Рога" – это "довесок" к основному сроку в виде ссылки и поражения в правах. В секции из 20-ти человек "малосрочников" было 2-3. Общего срока в секции на всех – более 400 годиков…"

Как видим, взгляд заключенного изнутри лагпункта серьезно отличается от взгляда "снаружи" – вольнонаемного сотрудника. Людьми в лагере управляли страсти, эмоции, чувства, инстинкты. Голод, страх, ненависть – основные из них. Человека в "зоне" могли невзлюбить и изуродовать по ничтожному, надуманному кем-то из своих же солагерников поводу. Могли приговорить на "сходе" к смерти или проиграть в карты кого-то из "неприглянувшихся" лагпунктовских начальников либо просто "третьего-пятого-десятого" из тех, кто войдет в барак (секцию). На лагпунктах лесного лагеря верховодили уголовники – "блатные". Основная же масса заключенных – это "мужики", люди, исправно работавшие и "тянувшие тягло", чьим трудом "кормились" и начальство и уголовная верхушка.

Присмотримся же к бытовой стороне жизни простого работяги-лагерника – "мужика". Вот как она предстает перед нами по свидетельству одного из бывших вольнонаемных сотрудников Вятлага:

"Жили заключенные в больших длинных бараках, разделенных, как правило, на две секции. В каждой секции стояли в два ряда двухъярусные нары для сна. На каждых нарах – по четыре места: по два вверху и внизу. Между нарами у окна – тумбочка на двоих заключенных. У входа в секцию – печь-"голландка". Если ее ставили в середине секции, то тепло от нее равномерно распределялось в помещении. Иногда где-то в уголке при входе отгораживался закуток для дневального. Как правило, обычная ("малая") бригада занимала одну секцию, а укрупненная – весь барак.

До шестидесятых годов заключенному разрешалось при себе иметь "гражданскую" одежду и при возвращении с работы он мог в нее переодеться. После того, как запретили использование в "зонах" наличных денег (конец 50-х годов), была изъята и "вольная" одежда. Она была сдана в каптерку личных вещей, и только при освобождении заключенный мог ее получить вновь. Все заключенные были одеты в лагерную "вещевку": нижнее белье (кальсоны и рубашка), черная хлопчатобумажная курточка, такие же брюки, кирзовые сапоги с портянками, телогрейка, а в зимнее время – бушлат (та же телогрейка, только удлиненная).

Подъем "трубили", а чаще – били молотом по подвешенному рельсу в шесть часов утра. На туалет, прием пищи и сбор отводились два часа. В восемь часов – развод. В это время вохровский конвой пофамильно принимал из "отстойника" каждого заключенного под свою охрану и побригадно вел (вез) на объект работы – в производственную зону. Это могли быть лесосека, шпалолесозавод, мастерские, лесобиржа и т.д. В восемнадцать часов – съем с работы, сбор на КПП (контрольно-пропускном пункте), проверка наличия заключенных и конвоирование их в жилую "зону". Затем – туалет, ужин и свободное время. В 23 часа – отбой ко сну. Наибольшую часть времени заключенные проводили на работе. Там же они обедали. Если сюда добавить просмотр кинофильмов, концерты художественной самодеятельности, организуемые культчастью (КВЧ), то окажется, что условий для свободного времяпрепровождения у заключенного нет. Через каждые десять дней – баня. Там заключенный сдавал свое грязное нижнее белье, а также курточку и брюки и получал от банщика чистые носильные принадлежности. Естественно, такой порядок мог и нарушаться – все зависело от руководства лагпункта.