Роберт Бартлетт - Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг.

Наиболее характерная черта замков — большая высота — была отчасти следствием их малой площади. Замки не предусматривали мощных оборонительных валов, которые могли бы остановить неприятеля. В их функции как оборонительных сооружений не входило служить укрытием для целой общины перед лицом вражеского набега, а следовательно, в них не предполагалось наличие места для большого числа защитников. Замки строились с таким расчетом, чтобы держать оборону в них могли некрупные отряды, вот для чего их и строили небольшими, но высокими. Высота, во-первых, делала замок недосягаемым, а во-вторых, превращала его в самую высокую точку округи. Укрывшись за стенами замка, гарнизон становился почти неуязвимым, однако мог по-прежнему держать ситуацию под контролем, ибо имел прекрасный обзор местности: «главная башня — что царица, она устремлена ввысь и властвует над округой» {167} 167 Lawrence of Durham, Dialogi 1, lines 367–8, ed. James Raine (Surtees Society 70, 1880 for 1878), p. 11. .

Для того, чтобы добиться необходимой высоты, проще всего было поставить замок на холме или вершине горы. Таким именно является расположение обширного множества замков, среди которых, в частности, так называемые «гоэнбурги» (Hohenburg) центральной и южной Германии. Если естественного холма в окрестностях не было, его всегда можно было насыпать, и на протяжении XI–XII веков Европа постепенно покрывалась искусственными возвышениями, увенчанными замками. В те времена на Британских островах, во Франции и северной Германии появились сотни рукотворных холмов с диаметром основания в среднем около 100 футов, а вершины — не более 30 футов. Верхняя небольшая площадка (так называемый «мотт» — motte) служила основанием для башни, благодаря чему достигалась еще большая высота. Будучи самой высокой точкой в окрестностях, неважно — на естественном или искусственном возвышении, башня (донжон) являлась завершающим штрихом, последним рубежом обороны, который не только делал защитников замка недосягаемыми для нападавших, но давал им прекрасный обзор и удобную позицию для обстрела неприятеля {168} 168 Contamine, War in the Middle Ages, p. 44. Были, разумеется, и более крупные, см.: A Hermbrodt, 'Stand der frühmittelalterlichen Mottenforschung im Rheinland', Chateau Gaillard 1 (1964 for 1962), pp. 77–100, at p. 8i; H.W. Heine, 'Ergebnisse und Probleme einer systematischen Aufnahme und Bearbeitung mittelalterlicher Wehranlagen zwischen junger Donau und westlichen Bodensee', ibid. 8 (1976), pp. 121–34, at p. 126. .

Имея крайне малые размеры, башня, в особенности, если речь идет о раннем периоде и о замках феодалов (в отличие от королевских или княжеских), оставалась последним оплотом защитников, притом самым неприступным. Она представляла собой следующий шаг в решении задачи концентрации оборонительных сооружений, которая и лежала в основе всей истории европейского замка. Описывая в посвященной жизни Людовика Толстого «Книге о делах управления…» нескончаемую череду боев за замки, Сугерий изображает донжон как конечную цель нападавших: в Креси король «занял замок и захватил неприступную башню с такой легкостью, словно это была обыкновенная крестьянская хижина»; в Ле-Пюизе командир гарнизона, руководствуясь тем, что «стены замка не могли служить достаточно надежным укрытием, поднялся наверх в мотт, то есть в деревянную башню»; в Манте «король, облаченный в доспехи, ворвался в замок, стремительно пробился со своим отрядом к башне и взял ее в окружение» {169} 169 Vita Ludovici Grossi regis 24 (Crecy), 19 (Le Puiset), 18 (Mantes), 3, ed. H. Waquet (Paris, 1929), pp. 176, 140, 124, 20. . Захватить боевое снаряжение донжона, его личный состав, оружие и припасы — такова была главная цель штурма, равносильная в наши дни взятию штаба противника.

Небольшие по размерам и сравнительно незамысловатые по конструкции замки X–XI веков (получившие в английской литературе название motte-and-bailey) открывали тем не менее большие возможности. Мы уже отмечали, что тот, кто умел извлечь преимущества из этого нового типа фортификационных сооружений, получал превосходство над политическими соперниками, возвышался над другими феодалами, мог завоевать себе главенствующее положение или упрочить его, если оно уже имелось. Прекрасная иллюстрация этого процесса содержится в тексте Альперта Мецкого под названием «О разных временах» (De diversitate temponim), где описывается борьба феодалов нижнего Рейна в начале XI века. «В 200 шагах от Мааса, — писал он, — есть болото, посреди него — небольшой и почти недоступный холм… Для любого, кто желал бы изменения существующего положения вещей (studenti novis rebus), это было удобное место для строительства замка» {170} 170 Alpert of Metz, De diversitate temporum 2.2, ed. Hans van Rij and Anna Sapir Abulafia (Amsterdam, 1980), pp. 42–4. . [9] Выражение novae res см.: Гай Саллюстий, Jugurtha 19.1, Catiline 28.4 и проч.. Оно часто употреблялось средневековыми хронистами. Вполне возможно, что Альперт позаимствовал его из труда Цезаря Галльская война: Gallic War 1.9 (see van Rij and Abulafia's edition, p. 125) «Новое положение вещей» (novae res) было в те времена расхожим сочетанием для обозначения самых решительных, можно сказать революционных, перемен, и приведенный отрывок показывает, что в сознании людей того времени замок олицетворял собой новые возможности для изменения военного и политического устройства.

Как видно из приведенной цитаты из Альперта, такие перемены имели, среди прочего, и чисто географический аспект. По стране передвигались люди в поисках определенного типа ландшафта: им требовалось место, «пригодное для строительства замка». Все остальное уже не имело большого значения: привлекательным для строителей замков начала XI века могло стать любое возвышение, даже посреди топи. Возможно, такая унылая местность впервые открывала людям свои потаенные преимущества. Конечно, немалое число замков строились для получения контроля над уже обжитым районом либо возводились в городах (зачастую — ценой сноса какой-то части предыдущих построек). И все же в целом о процессе распространения замков в Европе следует сказать, что его характерной чертой была ориентация в первую очередь на необжитые земли. Этот момент явственно прослеживается в отчетах о строительстве замков в Германии Генрихом IV в 60–70-х годах XI века. «Он выискивал в незаселенной местности высокие холмы, укрепленные уже самой природой, и строил там замки», — писал саксконский клирик Бруно {171} 171 Bruno, De bello Saxonico liber 16, 27, ed. H.E. Lohmann (MGH, Deutsches Mittelalter 2, Leipzig, 1937), pp. 22, 31. . Из своих экспедиций в глухие районы король тоже умел извлечь пользу. В 1073 году, оказавшись перед лицом мятежа, Генрих сумел скрыться «в диких лесах, которые были ему знакомы по прежним поездкам по стране, когда он подыскивал подходящие участки для строительства замков». Открывавшиеся благодаря замкам новые возможности, а соответственно, потребность в возведении все новых и новых укреплений этого типа, заставили короля взглянуть на Саксонию по-иному. Отныне его взор привлекали не обжитые сельскохозяйственные районы, а суровые леса и горы. Примеров можно было бы привести множество. Таковым, в частности, может служить замок Окхэмптон на краю Дартмура, который словно взирает сверху вниз на прилегающее селение {172} 172 См.: Maurice Beresford, New Towns of the Middle Ages (London, 1967), pp. 172 (fig. 40), 425. . Уместно привести также пример предков тюрингских ландграфов, которые вырубили под свои владения чащобу вокруг замка Шауэнбург, высоко в Тюрингенском лесу {173} 173 Cronica Reinhardsbrunnensis, ed. Oswald Holder-Egger, MGH, SS 30/1 (Hanover, 1896), pp. 490–656, at pp. 518–21; Hans Patze and Walter Schlesinger, Geschichte Türingens 2/1 (MF 48, Cologne and Vienna, 1974), pp. 10–13. . Список можно продолжать, но сказанного уже достаточно, чтобы составить представление о роли, какую играли в то время замки.