Николай Коняев - Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

Сожженный Шлиссельбург

«Лед еще стоял на широком рукаве, отделяющем берег от острова, но местами уже чернел и вздувался. Давно-давно испытанное чувство невольно проснулось, когда на белом фоне угрюмым пятном засерел силуэт каменных стен и башен. Мы поднялись на остров. С торжеством увидел я опозоренной и поруганной «Государеву башню». Уже снаружи было видно, что в ней бушевал пожар. Закоптились и местами обрушились веками неподвижно и прочно складывавшиеся ее каменные глыбы. Беззубой жалкой пастью в ней открывались ворота. А над ними, на том месте, где когда-то грозно протягивал свои когти навстречу жертвам гордый двуглавый орел, теперь на красном фоне взывала к памяти погибшим торжественная надпись: «Вечная память борцам, погибшим за свободу».

Мы невольно сняли шапки.

Спотыкаясь о камни и обгорелые деревянные балки, мы вошли в крепость. И долго, шагая через сугробы снега, через груды камней ходили по знакомым, родным местам»…

Страшно смотреть и сейчас на фотографии присыпанных снежком руин сожженного Шлиссельбурга.

Видно, что снегопад был долгим, но и глубокий снег не в силах скрыть черноту, спустившуюся на крепость, напоминавшую Вере Фигнер родную деревню с домиками, окруженными садами, с лугом, с купами деревьев, с белой церковью с золотым крестом.

Свидетели событий утверждают, что тюрьма горела несколько дней «огромным красным факелом, освещая ладожские дали».

«Наводя по ночам жуткое настроение на всю окружность», еще не распустились над замерзшей Невой шлиссельбургские цветы, и ветер не разносил пока по ладожскому льду черные лепестки пепла, когда ранним утром 28 февраля 1917 года вышли из Могилева с часовым интервалом литерные поезда.

В первом помещалась свита императора, во втором следовал сам Николай II и его личная охрана.

Перед отбытием из Ставки император беседовал с генералом Николаем Иудовичем Ивановым, отправляющимся с восьмью сотнями Георгиевских кавалеров наводить порядок в Петрограде.

Напомним, что радикальные настроения давно захлестывали Государственную думу, и Александр Федорович Керенский еще 14 февраля 1917 года призвал не только свергнуть монархию, но и при необходимости физически устранить правящую династию.

Ответ государя был быстрым и жестким.

В ночь с 26 на 27 февраля 1917 года указом Николая II сессия Государственной думы была прервана, но все тот же Александр Федорович Керенский на Совете старейшин думы 27 февраля призвал не подчиняться царской воле. Керенский утверждает, что на этом этапе революции авторитет Думы достиг наивысшей точки, и ее отказ созвать официальное заседание был бы равносилен политическому самоубийству…

Николай II

Кроме того, начались волнения, связанные с временными перебоями в снабжении Петрограда хлебом, и самое главное — революционная агитация проникла в расквартированные в Петрограде запасные батальоны гвардейских полков.

Об этом и говорил император с генералом Ивановым.

Следовало навести порядок прежде всего в запасных батальонах, не желающих покидать «теплые казармы», и выделять маршевые роты на фронт, надо было лишить революционных смутьянов военной поддержки! Для этого и назначался Николай Иудович главнокомандующим войсками Петроградского военного округа с чрезвычайными полномочиями и с подчинением ему всех министров.

Беседа с генералом затянулась до трех часов ночи, и утром 28 февраля император встал в своем поезде только в десять часов утра.

Погода была морозная, солнечная.

Днем благополучно миновали Вязьму и Ржев, но когда 1 марта в два часа ночи царский поезд прибыл в Малую Вишеру, там все еще стоял свитский поезд. Императору доложили, что Любань и Тосно заняты восставшими запасными ротами лейб-гвардии Литовского полка и дальше дороги нет — на путях завалы.

Решено было вернуться в Бологое, а затем через Старую Руссу, Дно и Вырицу следовать в Царское Село. На станцию «Дно» вызвали председателя Государственной думы Владимира Михайловича Родзянко.

Однако в Старой Руссе поступило сообщение о повреждении моста на Виндавской дороге, и литерные поезда пошли на Псков, чтобы выйти к Царскому Селу по Варшавской дороге через Лугу и Гатчину.

Было ли сообщение о поврежденных мостах дезинформацией — неведомо.

Но совершенно определенно известно, что решение императора вернуться с фронта в «революционный» Петроград вызвало настоящую панику среди заговорщиков.

1 марта на имя командующего Северным фронтом генерала Н. В. Рузского в 17 часов 15 минут пришла из Ставки телеграмма за подписью генерал-квартирмейстера Александра Сергеевича Лукомского, в которой содержалась просьба доложить государю о беспорядках в Кронштадте, восстании в Москве и признании Балтийским флотом Временного комитета Госдумы, а еще через полчаса помощник начальника штаба Ставки генерал Владислав Наполеонович Клембовский передал Николаю Владимировичу Рузскому просьбу генерала Алексеева и великого князя Сергея Михайловича убедить государя в необходимости образования ответственного министерства во главе с В. М. Родзянко.

Н. В. Рузский

Генерал Рузский, который тоже уже давно состоял в заговоре, сразу переехал на железнодорожный вокзал и разместился в стоящем на запасном пути штабном вагоне. На вокзале было выставлено оцепление.

В 20 часов 00 минут, когда литерный поезд «А» прибыл в Псков, его сразу загнали в глухой тупик на неосвещенные пристанционные пути…

То, что он оказался в ловушке, император понял, когда в 21.00 к нему явился главнокомандующий Северным фронтом Николай Владимирович Рузский.

Рузский держался нехорошо.

Он рассказывал о волнениях в Петрограде, об эшелонах генерала Иванова, которые задерживаются на станциях, говорил, что Гатчина и Луга тоже заняты восставшими, и все время отчаянно трусил.

Потом он ушел, а в 23.00 вернулся с проектом Манифеста о создании министерства, ответственного перед верховной властью, и все тянул время, убеждая государя, что сейчас нельзя принимать жесткие меры к наведению порядка в восставшем Петрограде, ибо это может плохо отразиться и на порядке на железных дорогах, а так же на семье государя, которая сейчас, возможно, находится в руках восставших.