Николай Коняев - Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

И все равно ощущение наступающей весны становилось в Шлиссельбургской крепости с каждым днем все более явственным.

«Я еще сидел в карцере, когда тронулся ладожский лед, — вспоминал И. П. Вороницын в своей «Истории одного каторжанина». — Это было ночью, и я, согревшись беготней по карцеру, крепко заснул. Меня пробудило странное ощущение: вокруг меня что-то происходило. Была та же гробовая тишина, но как будто шевелился мрак возле меня. Изощренный слух пытался ориентироваться в происходящем, а разум не находил объяснений. Я испугался: неужели для меня наступил этот страшный момент распада и отчуждения собственной личности? Мурашки пробежали по спине, и лоб стал влажным.

Яркое воспоминание вдруг осветило мозг: это уже было. В первый год моего пребывания в Шлиссельбурге, тоже ночью, неведомое ощущение так же пробудило меня. Тогда я тоже не понял сначала, что случилось. Но из-за окна долетали какие-то звуки. Я взобрался на покатый подоконник, открыл фрамугу и все понял. Беспредельная ледяная масса пришла в движение. Холодные оковы зимы распадались. Освобождающая жизнь вступила в свои права. И все эти огромные массы трещали, шевелились, с мощной силой терлись друг о друга, громоздились в поспешном стремлении вперед к вольному морю и, встречая на пути своем каменную преграду, яростно потрясали ее.

Это-то непрерывное дрожание масс земли и камня под давлением пришедшего в движение льда и разбудило меня. Я приложил ухо к стене, к цементному полу и скорее осязанием, чем слухом, воспринял реально, вполне явственно совершавшееся. Отлегло от души, веселое бодрое настроение охватило меня. С этим настроением я вышел из карцера, встреченный уже греющими лучами весеннего солнца».

Нечто сходное с ощущениями Ивана Петровича Вороницына пережил 28 февраля 1917 года и молодой каторжанин Иван Мельников, попавший на шлиссельбургскую каторгу за отказ идти на войну.

«Еще утром… мы жили обычной тюремной жизнью. В обеденный перерыв, возвращаясь из мастерских, я по привычке взглянул из окна своей камеры на снежную пелену Невы с вереницей темных домиков деревни Шереметьевки на противоположном берегу реки. Я сидел в одиночке четвертого корпуса на четвертом этаже. Вид из тюремного окна служил для меня источником большой радости. Призрачно-синеющая даль зимнего пейзажа далеко уносила меня из холодных стен тюрьмы. Я с жадностью впивался в бездонную глубину снежных пространств. Идеальная белизна снега с голубым оттенком повергает меня и поныне в какой-то трепет…

Но на этот раз на знакомом во всех подробностях пейзаже внимание мое было приковано движущейся толпой на белом фоне покрытой снегом Невы…

В этот день после отдыха нам дали прогулку. Наскоро застегивая бушлат, я снова заглянул в окно.

Странно. Толпа у Шереметьевки продолжает расти» [148] Мельников Ив. Указ. изд. С. 5. …

От необычного зрелища Мельникова оторвал голос надзирателя:

— Выходи на прогулку!

— Что там за толпа? — спросил Мельников, выходя из камеры.

Надзиратель помолчал, а потом нехотя буркнул: «Директора завода хоронят».

«На прогулке разбились по парам и закружились серым узловатым кольцом на сером фоне каменной крепостной стены под серым питерским небом.

Вереница людей, одетых в длинные серые халаты, понурые лица, ритмичный лязг цепей в своем круговом движении напоминают мне каких-то сказочных насекомых, совершающих свой строжайший ритуал, то сжимаясь, то удлиняясь.

Молодой энтузиаст, рабочий Никитин, говорит своему соседу о возможности революции.

— Ничего особенного, — возразил В. О. Лихтенштадт. — Маленькое недовольство мелкой буржуазии, очередная думская реформа — и все кончится. Мало ли примеров во французской революции!» [149] Мельников Ив. Указ. изд. С. 7.

Потом, с годами, и очевидцы, и историки отчасти позабыли, отчасти перепутали, как все происходило на самом деле. Освобождение узников Шлиссельбурга — «Красными цветами распускались среди снеговой равнины флаги. Это толпою шли к Шлиссельбургской крепости рабочие Порохового завода!» — изображалось в духе некой стихийной акции.

«Лед на Неве стоял крепкий, — вспоминал, например, рабочий Порохового завода Александр Кузьмич Морозов. — Рабочие с красными флагами, с пением революционных песен направились в город. Там был вторично устроен митинг совместно с рабочими ситценабивной фабрики. На этом митинге было решено всем в крепость не ходить, а отправить туда делегацию из 18–20 человек, в числе которых был и я. Делегация немедленно явилась к начальнику тюрьмы с требованием освободить политических заключенных. Сопротивления никакого не было, и мы в первый же день освободили 67 человек».

Подобные воспоминания интересны еще и тем, что позволяют проследить, как незаметно исчезает из них самое важное: состав делегации.

И непонятно становится, почему, узнав о требовании рабочих, начальник тюрьмы В. И. Зимберг беспрекословно выдал — среди них были В. О. Лихтенштадт, И. П. Жук, И. Е. Пьяных, В. А. Симонович, В. Д. Малашкин — 67 политкаторжан.

Да потому и непонятно, что самое важное тут пропущено.

Ну да, были в делегации и рабочие, но на них-то В. И. Зимберг, наверное, и не обратил бы внимания, а вот другие члены делегации…

Однако предоставим слово непосредственному свидетелю, Ивану Мельникову, который записал свои воспоминания, когда еще не устоялась до конца официальная версия событий.

«Спустя некоторое время, в разных этажах нашего коридора захлопали двери, и слышался топот быстро и беспорядочно идущих ног…

Тюрьма зашевелилась…

Некоторые из нас начали стучать в двери, требуя объяснений насчет увода товарищей. После продолжительного стука в дверь и категорических требований объяснений мы, наконец, добились того, что к нам на коридор пришел старший надзиратель Савченко.

Путаясь в словах, он сообщил нам, что в конторе депутаты Государственной думы, и что туда вызваны наши товарищи» [150] Мельников Ив. Указ. изд. С. 9. .

Выходит, напрасно Владимир Осипович Лихтенштадт ругал Думу! Депутаты специально приехали из Петрограда — это, похоже, Марина Львовна Лихтенштадт подсуетилась! — чтобы политических освободить.

Конечно, зная, как будут развиваться события, можно было и не форсировать события, но 28 февраля все еще могло перемениться, и Мария Львовна опасалась промедления.

Депутации Государственной думы начальник тюрьмы В. И. Зимберг противоречить не осмелился.

А в самой тюрьме после объявления, сделанного надзирателем Савченко, волнение усилилось. С каждой минутой шум возрастал, заключенные начинали буйствовать…

«Так продолжалось довольно порядочно времени… — вспоминает И. С. Мельников. — Но вот открылась форточка двери, через которую подают пищу. Я бросился к ней. У лестницы, ведущей вниз, заложив руку за борт тужурки, стоял бледный, взволнованный помощник начальника тюрьмы Гудима, тот самый Гудима, который прославился своей жестокостью в обращении с заключенными»…