Николай Коняев - Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

Но все это было в 1909 году, когда ненаглядной Марусе приходилось то виснуть на генеральском сапоге, то покорно принимать от обожаемого супруга воспитательные экзекуции… А сейчас, когда у него наконец-то возникла надежда, что, может быть, и расступиться разделяющая его с молодой женой стена Шлиссельбургского каторжного централа, Маруся нашла ему замену.

Новым избранником ее оказался выдающийся терапевт и инфекционист, будущий академик Михаил Дмитриевич Тушинский, с которым и получилась у сестры Черубины де Габриак «в Христе и в Люцифере» счастливая семейная жизнь…

Е. И. Черубина де Габриак

Владимир Осипович тяжело переживал этот разрыв.

«Сегодня была Маруся: у нее девочка… — записал он в дневнике за 4 октября 1915 года. — Меня все эти годы тяготило, что я приковал ее к тюрьме, к каким-то ожидаемым возможностям, не давая ничего в настоящем. Какая-то сверхплатоническая любовь… Как странно! Ведь уже года два я очень мало думал о ней — больше скользил мыслью, наше будущее на воле отчасти даже пугало меня — и вдруг такое глубокое ощущение отрыва, одиночества, грусти»…

Слава Богу, что от любовного разочарования Владимира Осиповича отвлекали заботы о бизнесе.

«Особенно надеяться на «цветы из Шлиссельбурга» нельзя, — пишет он матери. — На летние букеты эти цветы годятся, но ведь за такие букеты дают гроши, а ценных цветов для резки — роз, гвоздики и т. д. — у нас совсем мало. Даже левкоев в этом году будет мало» [141] Письмо матери от 12 апреля 1915 года // На Каторжном острове. С. 82. .

Но разумеется, главное утешение Владимир Осипович по-прежнему получает в литературной работе.

Кажется, вопреки всякой логике, переживая любовное поражение, переводчик Шарля Бодлера, Макса Штирнера и Отто Вейнингера берется за работу над книгой, которая уже после революции будет издана под названием: «Борьба Гете за материалистическое мировоззрение».

Сколько в этой работе «борьбы» и сколько «материализма», предоставим судить читателям, но оздоровляющее действие эстетики Гете на самого автора очевидно. Вполне допустимо предположить, что именно Гете и помог пережить Владимиру Осиповичу крушение в личной жизни.

Уже скоро грусть и уныние исчезают из его писем.

«Жду отъезда своего сокамерника Трилиссера, теперь ведь он уже поселенец и потому, как на биваках — на днях поедет, — пишет он матери 14 сентября 1914 года. — Затем поселимся с Мишей [142] Михаил Иванович Кононов. Рабочий Обуховского завода, участник Первой русской революции. Осужден 27 октября 1907 года на 18 лет каторжных работ. и примемся за дело; планы у нас с ним огромные, думаю, что дело пойдет на лад; уча ведь лучше всего и сам учишься, а я хоть и опоздал, но чувствую себя достаточно молодым, чтобы идти форсированным маршем и брать все позиции с бою и на «плечах бегущего неприятеля» — незнания, недоумения, обывательщины и т. д., особенно с таким союзников, как Миша, у которого молодости и молодого смеха и задора и натиска такой избыток, что хоть кого заразит» [143] На каторжном острове. С. 80. .

«Я в последнее время в великолепном настроении, «всем доволен» — и погодой, и библиотекой, и сокамерником, особенно последним: вот она, молодая Россия, полная сил и веры… Впрочем, ты не подумай, что в нем есть что-то особенное: обыкновенный молодой рабочий, сохранивший резко выраженный ярославский говор — пошехонец! — простой, жизнерадостный, вот и все. Но очень хорошо мы с ним спелись, а это здесь далеко не последняя вещь.

Какое солнце! Мороз морозом, а весна не за горами» [144] Письмо матери от 6 февраля 1917 года // На каторжном острове. С. 86–87. …

Интересны эти письма еще и тем, что наглядно демонстрируют, как легко мог Владимир Осипович, находясь в Шлиссельбургском каторжном централе, менять партнеров, подбирая соседей по камере.

Хотя он и требовал, чтобы «ни о чем, касающемся его, ни в каких присутственных местах не разговаривали», однако без разговоров, наверное, не обойтись было, чтобы добиться в каторжном централе этакой почти студенческой свободы.

Но Владимир Осипович тем не менее добился этого.

«Сейчас бушует ветер, на озере, должно быть, разыгрывается буря, — писал он матери 12 июня 1916 года. — Из камеры приятно слушать все крепчающие порывы» [145] На каторжном острове. С. 83. .

Шла Первая мировая война, и уже скоро в Шлиссельбургскую крепость начали поступать дезертиры и мародеры, шпионы и недобросовестные поставщики, и прибытие их вносило новые оттенки в споры сторонников и противников войны.

Еще жестче стало противостояние.

«Умолкли тихие частные беседы, исчезли яркие мечтания о братстве, равенстве, свободе; в тюрьму ворвалась жизнь общества, все смешала, все перепутала, все поставила вниз головой. Сидевшие по пяти и больше лет, парами, в одиночках, сжившиеся как братья родные, не только разделились, но не стали даже гулять на одной прогулке; одно упоминание имени бывшего сокамерника приводило в бешенство и искажало злобой черты лица; они оказались в разных лагерях — оборонцев и пораженцев…

Всюду и всегда кипела война со всем ее позором, безобразием, жестокостью».

И дискуссиями тут дело не ограничилось.

В третьем корпусе сидел Обриен де Ласси, который был осужден на вечную каторгу за то, что отравил своего родственника генерала Бутурлина, чтобы завладеть его миллионным состоянием…

«В начале войны, — свидетельствует В. А. Симонович, — де Ласси объявил себя большим патриотом и как инженер предложил сконструировать такую подводную лодку, которой мир еще не знает. Получив на это разрешение, де Ласси был раскован и важно по-барски расхаживал по тюремному двору, что-то строил, стучал, испортил изрядное количество материалов, но ничего не создал» [146] Симонович В.А . Указ.изд. С. 129–130. .

Зато по отношению к политическим он успел сделать большую неприятность. Узнав, что в библиотеке имеется журнал «Былое» [147] Ежемесячный журнал по истории освободительного движения в России. Выходил в 1906–1907 годах, а затем до 1926 года уже после революции. , который был переплетен с первыми листами «Русского паломника» — «Русским паломником» и числился по каталогу, он донес начальнику. Немедленно была проведена проверка библиотеки, и кроме «Былого» изъяли еще много запрещенных книг.