Николай Коняев - Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

Усложняло оборону крепости постоянное сокращение боеприпасов.

Артиллеристы, уже расстрелявшие прежний боезапас, вынуждены были стрелять теперь лишь по наиболее важным целям.

И, тем не менее, как вспоминает генерал-майор Емельян Васильевич Козик, «Артиллерийский огонь из крепости по вражеским батареям, обстреливавшим Дорогу жизни, срывал намерения противника нарушить единственную коммуникацию, связывавшую Ленинград с Большой землей. Гитлеровцам не удалось перебросить на Ладогу боевые катера, доставленные из Франции в Шлиссельбург и на Новоладожский канал. Трудно переоценить массовый героизм и самоотверженность защитников Орешка».

И, тем не менее, даже в стуже и голоде первой блокадной зимы защитники крепости сумели по ночам вывезти с острова запасы взрывчатки, из которых потом было изготовлено около трехсот тысяч ручных гранат для Ленинградского фронта…

Но все-таки еще больше, чем героизм и мужество защитников крепости, сумевших выстоять в таких невероятно трудных условиях, поражает другое.

Когда начинаешь читать воспоминания и документы о событиях, происходивших в крепости Орешек за пятьсот дней ее обороны, отступает жуть захлестнувшей нашу страну смерти, возникает ощущение, что ты попал совершенно на другую войну.

Нет-нет, потери были…

Вот только несколько записей из боевого дневника крепости.

«15 октября 1941 г. Противник выпустил по крепости 30 снарядов и 50 мин. Выведен из строя расчет 45-мм пушки — ранено 5 человек: В. П. Волков, Звязенко, Бондаренко, А. П. Макаров, Тищенко.

25 октября 1941 г. Противник выпустил по крепости 20 снарядов и 80 мин. Ранены П. П. Ершов и М. А. Ганин».

В списке раненых и убитых защитников крепости, хранящемся в Государственном музее истории Ленинграда, числится 115 человек. Более половины из этого числа защитников Орешка получили тяжелые ранения и были эвакуированы. Несколько десятков бойцов умерли — некоторые в крепости, другие в госпиталях после эвакуации из крепости.

Разумеется, это большие потери.

Но разве могут они идти в сравнение с «солдатоповалом», например на том же Невском пятачке, потери в котором за то же время колеблются от 50 000 до 250 000 человек?

Странно устроено небо над Шлиссельбургом…

Словно чистый свет, возникла в этом евангельски-простом северном пейзаже 1383 года икона Божией Матери, которую назовут потом Тихвинской…

Вглядываясь в кусочек этого неба, вместившегося в уголке затянутого решеткой окна, создавал заключенный Николай Александрович Морозов свое «Откровение в грозе и буре», пытаясь прозреть мистические смыслы «Апокалипсиса». И эта гроза над островом Патмос, забушевавшая в народовольческом сознании Николая Александровича, выжигала и продолжает выжигать целые столетия из истории России и всего мира.

Вглядываясь в снежную мглу, затянувшую ладожское небо блокадной ночью 1943 года, вдруг начал различать «в облачных, косматых, взринутых, из мрака выхваченных волнах» картины совсем другого мира рядовой Даниил Леонидович Андреев…

Герой поэмы Даниила Андреева «Ленинградский апокалипсис» ясно увидел тогда на ладожском льду, что на него «сквозь воронки смотрит полночь, как сатана через плечо»…

Отвлекаясь от непосредственной оценки свершившихся прозрений, можно попытаться обозначить точки, из которых они происходят…

Откровение, данное в явлении иконы Тихвинской Божией Матери, исходило с Неба и концентрировало в себе те православные предощущения и прозрения, чтобы были накоплены православным народом за четыре столетия его христианской истории.

«Откровение в грозе и буре» исходили из тюремной камеры «вечника» Морозова и собирали в себе духовный нигилизм русской революции, пытающейся разрушить на своем пути все, что не вмещается в материалистические представления.

Мистические откровения Даниила Андреева, воплощенные им как в «Ленинградском апокалипсисе», так и в «Розе мира», — это попытка вырваться из мертвой трясины духовного нигилизма:

И одновременно с попыткой выбраться из мертвой трясины это еще и осознание невозможности самочинного обретения тверди:

Даниил Леонидович Андреев появился на Дороге жизни 36-летним рядовым солдатом самой страшной русской войны.

По состоянию здоровья, как сказано в воспоминаниях Аллы Александровны Андреевой «Жизнь Даниила Андреева, рассказанная его женой», он был признан годным лишь к нестроевой службе, но это не сильно облегчило его солдатские тяготы.

Даниил Андреев

Волховский фронт превратился к тому времени в настоящий «солдатоповал». Весной 1942 года командующий фронтом Кирилл Афанасьевич Мерецков загнал в немецкое окружение 2-ю Ударную армию, а уже 27 августа 1942 года его фронт начал печально-знаменитую Синявинскую операцию.

И снова, как будто повторяя февральскую катастрофу, как только дивизии полковника Кошевого, двинувшейся к Неве со стороны деревни Гайтолово, удалось прорвать немецкую оборону и выйти к Синявинскому озеру, от которого до Невы оставалось всего шесть километров, К. А. Мерецков поспешил ввести в прорыв свежий гвардейский корпус генерала Александра Гагена.

Местность же, где наступала дивизия, была ужасна. Кругом болотистые топи, залитые водою торфяные поля и разбитые дороги. От поселка Синявино до побережья Ладоги тянулись бесконечные торфоразработки.

Разумеется, К. А. Мерецков знал, что к югу от Синявино «сплошные леса с большими участками болот, труднопроходимых даже для пехоты, резко стесняли маневр войск и создавали больше выгод для обороняющейся стороны» [217] Эрих фон Манштейн, командовавший 11-й немецкой армией, подтверждает это мнение К. А. Мерецкова. «Мы никогда не организовали бы прорыва на такой местности», — пишет он в своих мемуарах. , но это не остановило его.