В. Сиповский - Родная старина Книга 2 Отечественная история с XIV по XVI столетие

Скоро и сам великий князь прибыл в Псков с вооруженным отрядом. Здесь на торговой площади встретило его духовенство. Великий князь сошел с коня и пошел к церкви Святой Троицы. Отслужили молебен, пропели многолетие государю. Благословляя его, владыка сказал: — Бог благословляет тебя, государь, — взял ты Псков без брани.

При этих словах псковичи, бывшие в церкви, горько заплакали. Великий князь созвал к себе «лучших людей псковских». Бояре объявили им всем от имени государя, что он их жалует, не вступается в их имущество, но так как были ему жалобы на их неправды и обиды, то им жить в Пскове непригоже, и потому надо ехать немедля в московскую землю со своими семьями. Простому народу было объявлено, что управлять им будут с этой поры великокняжеские наместники.

Около трехсот семейств было немедленно выслано из Пскова в Москву. Высланы были также и семейства тех псковичей, которых раньше задержали в Новгороде. Взамен их в Псков было переселено столько же семейств из московской земли.

Псковский летописец горько оплакивает падение родного города: «Отнята слава псковская, — говорит он, — и было пленение не от иноверных людей, но от своих единоверцев! И кто же не заплачет, кто не зарыдает? О, славнейший город Псков, великий из городов, чего ты сетуешь, о чем плачешь? И отвечает прекрасный город Псков: „Как мне не сетовать, как мне не плакать и не скорбеть о своем опустошении! Прилетел на меня многокрылый орел, с крыльями, полными львиных когтей, и взял у меня три кедра ливанские: красоту мою, богатство мое и детей моих исхитил; по воле Божьей, за грехи наши, землю опустошил, город наш разорил, людей моих пленил, торжища мои раскопал, отцов и братьев наших развел туда, где не бывали отцы и деды наши“».

Многие тогда, прибавляет летописец, мужи и жены постриглись в монастырях, лишь бы не уходить из родного города.

В беде, постигшей Псков, летописец видит наказание за грехи, за «злые поклепы, лихие дела, за ссоры и неразумное кричанье на вечах, когда голова не ведала, что язык говорил; своего дома управить не умеем, — замечает он, — а городом владеть хотим. От самоволия и несогласия друг с другом и были на нас все эти беды».

Великий князь прислал в Псков своих наместников и дьяков управлять и творить суд. Тяжело было псковичам привыкать к новым порядкам, к «московской правде». Немилостивы и несправедливы, видно, были эти первые московские правители в Пскове. «Правда их и крестное целование, — горько жалуется псковский летописец, — взлетела на небо, а кривда стала между них ходить!».

Прежде в Пскове была торговля свободная, за право торговли с купцов ничего не брали, теперь были введены пошлины. Удаление из Пскова многих богатых купеческих семейств и пошлины повредили сильно торговле его.

Несколько лет спустя Василий Иванович завладел Рязанью. Он и раньше тут распоряжался, как в своей земле, и здешний князь на деле был только московским наместником. Молодому рязанскому князю Ивану Ивановичу хотелось полной независимости; завел он сношения с крымским ханом — думал с его помощью отделаться от Москвы. Об этом вовремя проведал Василий Иванович. Он подкупил самых близких людей и советников рязанского князя, зазвал его к себе в Москву, посадил его под стражу, а его мать заключил в монастырь. Рязанская область была присоединена к Москве (1517 год). Рязанскому князю удалось, впрочем, убежать из Москвы в Литву, но область его осталась за Москвою; а жителей так же, как раньше новгородцев, а потом псковичей, целыми толпами выселяли по разным городам московским, чтобы не было никаких движений в пользу старых порядков; управлять рязанскими городами стали московские наместники.

В Северской земле в это время княжил внук Димитрия Шемяки — Василий. Он верно служил великому князю, отличался воинской доблестью, и Василий Иванович оказывал ему свои милости, но не особенно долюбливал его за беспокойный, смелый нрав и зорко следил за ним. На него донесли в Москву, будто он завел сношения с Литвой. Он проведал о доносе и, зная свою правоту, сам просил у великого князя суда:

— Повели, государь, мне, холопу твоему, быть в Москве — дай мне оправдаться изустно; пусть навеки умолкнет клеветник мой… Исследуй дело. Если я виноват, то голова моя пред Богом и тобой.

Он приехал в Москву и вполне доказал свою правоту. В 1523 году пришлось ему опять ехать в Москву оправдываться от новых обвинений. На этот раз дело кончилось иначе: великий князь принял его сначала ласково, но через несколько дней велел заковать и засадить в темницу, как будто уличенного в тайных сношениях с Литвой.

Троцкий игумен Порфирий стал было ходатайствовать за него, когда Василий Иванович приехал в монастырь на храмовый праздник.

— Если ты прибыл сюда, — сказал игумен, — в храм Безначальной Троицы, просить милости за грехи свои, то сам будь милосерд над теми, кого без вины гонишь!..

За эту смелую речь Василий Иванович приказал выгнать Порфирия из монастыря, велел его даже заключить. Хотя потом и дана была ему свобода, но игуменство не было возвращено.

Митрополит Даниил поступил совсем не так: он раньше дал Шемячичу слово, что ему не причинят вреда в Москве, а между тем одобрял поступок великого князя! «Бог, — говорил он, — избавил великого князя от „запазушного“ врага!».

Не только митрополит так смотрел, и в народе были люди, которые понимали, сколько беды происходило от уделов, и сочувствовали уничтожению их. Говорят, когда Шемячич попал в заключение, какой-то юродивый ходил по улицам с метлою и кричал:

— Пора очистить Московское государство от последнего сора! (То есть избавить от последнего удельного князя.).

С присоединением Северского княжества (1523 год) не стало больше уделов в восточной Русской земле: всю ее забрали под свою сильную руку московские государи.

Теперь оставалось им добывать «свое достояние» от Литвы.

Литовский князь Александр, в свою очередь, только и думал о том, как бы снова вернуть земли, захваченные от Литвы Иваном III. Александр и ливонский магистр при вступлении Василия Ивановича на престол держали уже и войска наготове и со дня на день ждали, что вот-вот в Москве вспыхнут мятеж и усобица, думали, что Василию Ивановичу не устоять в борьбе с боярами, сторонниками Димитрия; но надежда обманула их: в Москве все было тихо.