В. Сиповский - Родная старина Книга 2 Отечественная история с XIV по XVI столетие

Кровь лилась по-прежнему. Тогда святитель заговорил всенародно. В соборной церкви 22 марта 1568 года он обратился к царю с такой речью:

— О державный царь! Ты облечен самым высоким саном от Бога и должен чтить Его более всего. Тебе дан скипетр власти земной, чтобы ты соблюдал правду в людях и царствовал над ними по закону. Правда — самое драгоценное сокровище для того, кто стяжал ее. По естеству ты подобен всякому человеку, а по власти подобен Богу: как смертный, не превозносись, а как образ Божий, не увлекайся гневом. По справедливости властелином может назваться лишь тот, кто сам собой владеет, а не рабствует позорным страстям. От века не слыхано, чтобы благочестивые цари так волновали свою державу; при предках твоих не бывало ничего подобного тому, что ты творишь: у самих язычников не случалось ничего такого! Это смелое обличение привело царя в ярость.

— Что тебе, чернецу, за дело до наших царских решений, — воскликнул он в гневе, — разве тебе неизвестно, что меня мои же хотят поглотить?!

— Я, точно, чернец, — отвечал твердо и спокойно Филипп, — но по благости Святого Духа, по избранию Святого собора и твоему изволению я — пастырь Христовой церкви и вместе с тобою обязан иметь попечение о благочестии и мире всего православного христианства!

— Одно тебе говорю, отче, молчи, а нас благослови действовать по нашей воле! — возразил государь, едва сдерживая гнев.

— Благочестивый царь, молчание наше умножает грех души твоей и может причинить ей гибель, — сказал в ответ святитель.

Царь в негодовании снова напоминал, что на него восстали люди и ищут ему зла, а Филипп советовал ему прогнать от себя людей, говорящих ему неправду, и приблизить советников добрых, а не льстивых. Царь в припадке сильного гнева стал грозить пастырю церкви.

— Филипп, не прекословь державе нашей, — кричал он, — да не постигнет тебя мой гнев, или сложи с себя свой сан!

— Ни просьб, ни мзды, ни ходатаев не употреблял я, чтобы получить этот сан. Зачем ты лишил меня пустыни? — смиренно ответил митрополит.

В большом гневе на митрополита царь вышел из церкви. Через некоторое время он явился в Успенский собор. Сам государь и опричники, сопровождавшие его, были в черных монашеских мантиях с высокими шлыками на головах.

Государь приблизился к митрополичьему месту, где стоял Филипп, и просил у него благословения. Святитель смотрел на образ Спасителя и молчал…

— Святый владыко! — сказали бояре. — Благочестивый государь пред тобою и просит твоего благословения.

Тогда святитель взглянул на него и с укоризной произнес:

— Царь благий! Кому поревновал ты, приняв на себя такой вид, изменив свое благолепие? Убойся Суда Божьего: на других закон ты налагаешь, а сам нарушаешь его. У татар, у язычников есть правда, — в одной России нет ее; во всем мире можно встретить милосердие, а в России нет сострадания даже к невинным и правым!.. Здесь, в храме, мы приносим Богу бескровную жертву за спасение мира; а там, за алтарем, льется безвинно кровь христианская. Ты сам просишь прощения в грехах своих пред Богом; прощай же и других, согрешающих перед тобой!

Царь пришел в страшную ярость.

— Нашу ли волю, Филипп, думаешь изменить? — кричал он в гневе. Митрополит пробовал возразить, что он скорбит не только о тех, чья мученическая кровь напрасно льется, но и о самом царе, и его душевном спасении; но царь ничего не слушал, в сильном гневе махал рукой, грозил митрополиту изгнанием и разными муками.

— Ты противишься, Филипп, нашей державе; посмотрим же на твою твердость! — говорил он в ярости.

— Я — пришелец на земле, — отвечал святитель, — как и отцы мои, и за истину благочестия готов претерпеть и лишение сана, и всякие муки.

Тут же, в соборе, некоторые из врагов Филиппа, в том числе и Пимен, архиепископ новгородский, желая в угоду царю унизить всенародно святителя, взвели на него небывалые проступки; но Филипп спокойно изобличил своих обвинителей в гнусной клевете. Враги его потерпели на этот раз полную неудачу.

Царь приказал схватить всех приближенных митрополита; их заключили под стражу, подвергли пыткам, стараясь выведать от них что-либо предосудительное для митрополита, но ничего не допытались. А злым царским советникам и опричникам надо было погубить святителя, чтобы спасти себя: они боялись, чтобы слово его как-нибудь не дошло до сердца царя.

В это время начались в Москве новые дикие бесчинства опричников. Страдали тут и люди, на которых даже и тени подозрения в какой-нибудь вине против царя не могло падать; не только их, но и жен, и дочерей их опричники страшно оскорбляли. Казалось, они хотели испытать, способен ли еще запуганный люд возмущаться чем-либо и роптать…

Последнее всенародное объяснение царя с митрополитом произошло 28 июля. Шла митрополичья служба в Новодевичьем монастыре. Тут был государь со своими опричниками. Во время крестного хода по монастырской стене, когда митрополит у святых ворот остановился читать Евангелие, он увидел, обратившись к народу, что один опричник стоит в тафье.

— Чтение слова Божия, — сказал митрополит царю, — следует слушать христианам с непокровенной головой, а эти, откуда взяли агарянский обычай предстоять здесь с покрытыми главами?

— Кто такой? — спросил царь и стал в толпе искать глазами виновного. Но опричник уже успел снять тафью.

Тогда государя его приближенные уверили, что митрополит говорит неправду по злобе на опричников, издеваясь над царской властью. Царь вышел из себя от гнева, стал всенародно бранить святителя лжецом, мятежником и злодеем.

После этого случая царь решил во что бы то ни стало низложить Филиппа; но в Москве все высоко чтили его, знали его святую жизнь, и врагам святителя, чтобы хоть сколько-нибудь придать законный вид его низложению, пришлось прибегнуть к клевете. В Москве говорили только о добродетелях его, и потому послано было несколько лиц в Соловки расследовать тамошнюю жизнь бывшего игумена. Ласки, угрозы, подкупы — все было пущено в ход, чтобы найти лжесвидетелей. Хотя и с большим трудом, но удалось наконец навербовать несколько иноков, в том числе даже и игумена Паисия, готовых клеветать на Филиппа. Их привезли в Москву. Немедленно для суда над митрополитом открыт был собор, на котором присутствовал сам государь. Призван был обвиняемый. Выслушаны обвинения; но Филипп и не думал оправдываться, он только обратился к Паисию и кротко заметил:

— Чадо, что сеешь, то и пожнешь!

Затем, обратившись к царю и всему собору, сказал, что не страшится смерти; что лучше умереть невинным мучеником, нежели в сане митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония. Тут же он положил свой пастырский жезл и начал слагать с себя знаки своего сана: белый клобук, мантию… Это смирение и величественное спокойствие святителя раздражили царя; он приказал Филиппу остановиться, исполнять свои святительские обязанности и ждать судебного приговора.