В. Сиповский - Родная старина Книга 2 Отечественная история с XIV по XVI столетие

Только в 1570 году удалось наконец заключить перемирие на три года. Царь все больше и больше убеждался, что очень трудно ему добиться желанной цели — вполне завладеть заветными берегами Балтийского моря. По совету приближенных иностранцев он предложил датскому принцу Магнусу, владетелю острова Эзеля, Ливонию с титулом короля, с тем чтобы он был в зависимости от Москвы и чтобы московской торговле и сношениям с Западом никакой помехи в ливонских гаванях не делалось. Магнус согласился, прибыл в Москву в 1570 году и был объявлен женихом царской племянницы, дочери казненного Владимира Андреевича.

Занятый войной на Западе, царь старался всеми силами ладить с Крымом. Польский король давно уже подбивал хана Девлет-Гирея к нападению на русскую Украину, а царь в свою очередь старался всячески его задобрить, писал ему дружелюбные письма, величал «своим братом», посылал ему «поминки», то есть подарки, между прочим дорогие одежды со своего плеча, драгоценные сосуды, причем писал: «В котором платье мы тебе, брату своему, дали клятву (в дружбе), и мы то платье с плеч своих тебе, брату своему, послали, и ты б, брат наш, то платье и носил на здоровье; а из которой чары мы пили, и мы ту чару с черпалкой послали к тебе же, и ты б из нее пил на здоровье». Но ничто не помогло. Принимая щедрые подарки от царя, хан, ссылаясь на них, только выторговывал себе еще больше подачек от короля. Притом турецкий султан вознамерился во что бы то ни стало отнять у Москвы Астрахань и Казань и приказал своему подручнику, крымскому хану, выступить в поход на Астрахань (1569 год). Турецкий отряд (в 17 000 человек) и крымская орда (50 000 человек) двинулись к Волге; но поход этот совсем не удался. Турецкое войско не хотело оставаться на зимовку под Астраханью и терпеть во всем недостатки, волновалось, а когда дошла до турок, весть, что в Астрахань пришла сильная русская рать, то и вовсе вышло из повиновения и без всякого бою обратилось в бегство…

В то время, когда в Москве свежи еще были в памяти народа лютые казни после новгородского погрома, когда голод и моровое поветрие уже свирепствовали во всей силе, внезапно новая беда обрушилась на Русскую землю.

Девлет-Гирей и после неудачного турецко-татарского похода по-прежнему продолжал требовать у царя уступки Астрахани и Казани. Очевидно, это было только предлогом к нападению. Все лето 1570 года прошло в тревожных ожиданиях набега крымцев: русские разведчики видели в степях огромные облака пыли, следы многочисленной конницы, но появлялись татары всюду лишь мелкими шайками. Царь и его воеводы уже было и успокоились, думая, что татары не затевают большого дела.

Наступила весна 1571 года. В южных русских пределах вдруг показались татары. Хан собрал все подчиненные ему мелкие орды, более ста тысяч человек, и нежданно вторгся в южную Украину. Никакие казачьи станицы и украинские крепости сдержать напора такой орды не могли. Нашлись русские изменники, которые сказали Девлет-Гирею, что голод, моровая язва и лютые казни так опустошили Русскую землю, что царь не в состоянии вывести в поле большой рати. Изменники ручались головой, что они проведут татар к самой Москве так, что на всем пути не будет встречи с русским войском.

Наскоро собранная русская рать выступила на Оку навстречу татарам. Царь с опричниками прибыл в Серпухов. Но хан по указанию изменников тайно от русских воевод переправился через Оку и шел уже на Москву. Царь со своими опричниками, отрезанный от главного войска, должен был искать спасения и поспешно отступил сначала в Александровскую слободу, а оттуда в Ростов. Русская рать спешила на выручку столицы, успела днем раньше татар стать под Москвой и расположилась в предместьях города, вместо того чтобы встретить неприятеля в открытом поле. Это было пагубной ошибкой.

24 мая, в праздник Вознесения, хан подступил к Москве. Утро было ясное и тихое. Хан приказал зажечь предместья.

Русское войско готовилось уже бодро к смертному бою, как вдруг вспыхнул пожар сразу во многих местах. Запылали деревянные домишки сначала по окраинам предместья. Быстро с кровли на кровлю перебегал огонь по скученным деревянным постройкам и с треском пожирал сухое дерево. Тучи дыма заклубились над Москвой. Поднялся вихрь, и скоро море огня разлилось по всему городу!..

Нечего было и думать гасить сплошной пожар. Забыли и о татарах. Жители Москвы, толпы людей, бежавших от татар сюда из всех окрестных мест, воины — все смешались, толпились по улицам, все с воплями ужаса искали спасения и гибли тысячами… Очевидцы говорят, что на иных улицах и особенно у ворот, самых отдаленных от неприятеля, сбились огромные толпы народа; друг у друга перебивали дорогу, шли по головам стеснившейся толпы, верхние давили нижних, задние — передних. В несколько часов вся Москва выгорела дотла. Уцелел только Кремль благодаря своим высоким каменным стенам. Несколько сот тысяч жителей погибло во время этого ужасного пожара Москвы, подобного которому по страшным последствиям не бывало ни прежде, ни после… Тела запрудили реку Москву так, что потом пришлось нарочно поставить людей — спускать трупы вниз по реке. «Кто видел это ужасное зрелище, — пишет один иностранец-очевидец, — тот вспоминает о нем всегда с новым трепетом и молит Бога, чтобы не видеть ничего подобного вторично». Этот пожар поразил страхом даже и самих татар. Среди почти сплошного огня им было не до грабежа. Хан приказал своей орде отойти к Коломенскому селу; осаждать Кремль он не стал, а, захватив огромное число пленных, говорят, более ста тысяч, двинулся обратно, разоряя и грабя все на пути…

Царю прислал он надменную грамоту.

«Жгу и пустошу все, — писал он, — за Казань и Астрахань, а всего света богатства применяю к праху… Я пришел на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы, но ты не стал против нас, а еще хвалишься, что ты Московский Государь!.. Захочешь с нами в дружбе быть, так отдай нам юрт Астрахань и Казань… Хоть всесветное богатство захочешь дать нам вместо них, не надобно!.. А государства твоего дороги я видел и опознал».

Как ни тяжело было гордому царю, но на этот раз пришлось смириться. В ответной грамоте он даже соглашался уступить хану Астрахань, «только теперь, — прибавлял он, — этому делу скоро статься нельзя: для него должны быть у нас твои послы, а гонцами такого великого дела сделать невозможно; до тех бы пор ты пожаловал, дал срок и земли нашей не воевал».