Николай Егорычев - Солдат. Политик. Дипломат. Воспоминания об очень разном

Под большим портретом Брежнева в центре первой страницы газеты был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором заслуги генерала армии возводились чуть ли не в ранг, сравнимый разве что с заслугами маршала Великой Отечественной войны. Брежневу было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

Читать было неловко и, прямо сказать, стыдно…

Шла подготовка к XXIII съезду партии. Брежнев понимал, что московский актив многое мог бы сделать для повышения его авторитета. И потому нажим на меня усилился.

Примерно в это время меня посетили сначала секретарь ЦК КП Украины В. Г. Комяхов, а затем первый секретарь Алтайского крайкома партии А. В. Георгиев – оба близкие к Брежневу люди. Они говорили мне, что Леонид Ильич, мол, очень переживает, что мы, партийный актив, не бережем и не поддерживаем его авторитет как лидера партии. Оба настойчиво давали понять, что именно Москва, с которой вся партия берет пример, должна проявлять больше заботы об авторитете генерального секретаря.

Представляя себе возможные последствия, я ответил им, что Московская партийная организация заботится об авторитете генсека и поддерживает этот авторитет в соответствии с его делами. Раздувать же искусственно авторитет Брежнева мы не будем, так как это нанесет вред не только самому Леониду Ильичу, но и всей партии.

Я, конечно, хорошо понимал, кто и зачем подослал этих людей, и не сомневался, что мои слова будут в тот же день доложены Брежневу, но поначалу негативной реакции со стороны Леонида Ильича я не почувствовал. Более того, в одном из разговоров он предложил мне выступить на съезде в роли почетного, как тогда говорили, «забойщика» съезда – открывать прения по Отчетному докладу ЦК.

Я расценил это как попытку Брежнева приручить меня и заставить Московскую городскую партийную организацию моими устами не только одобрять доклад, но и восхвалять самого докладчика, то есть «дорогого Леонида Ильича»…

За несколько дней до открытия съезда Леонид Ильич позвонил мне и сказал буквально следующее:

– Коля, я вот печатаю окончательный вариант Отчетного доклада и по мере готовности по страничкам буду посылать тебе копии. Посмотри, может быть, найдешь какие-то огрехи. У тебя ведь глаз острый.

Я честно штудировал текст доклада, делал какие-то пометки, замечания, стараясь не очень нервировать Брежнева. Конечно, мне было понятно, что делается это для того, чтобы я сам чего лишнего не сказал на съезде. А основания для беспокойства у Брежнева были: в докладе ни слова не говорилось о том, что партия подтверждает политический курс на преодоление последствий культа личности, провозглашенный на XX и XXII съездах партии. К тому времени демократические процессы в партии почти совсем заглохли.

Сегодня все это может показаться мелкой политической игрой. Но в тех условиях эта игра была весьма опасной. Она затрагивала проблемы первостепенного политического значения. Вести борьбу с противниками курса на демократизацию более открыто было еще нельзя – для этого не созрели в обществе политические условия. Культ личности искалечил кадры. Трудно было сбросить бремя страха со своих плеч. Да и сам Брежнев, учтя ошибки Хрущева, старался ни с кем не портить отношений, заигрывал с руководящими кадрами. Многих, если не большинство, такая линия поведения лидера партии вполне устраивала.

XXIII съезд партии проходил с 29 марта по 8 апреля 1966 года и был посвящен принятию директив по пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР на 1966–1970 годы.

В своем выступлении на съезде я допустил два момента, которые Брежнев не мог не заметить. Прежде всего, вместо ожидаемого Брежневым прославления его персоны я ограничился простым упоминанием имени докладчика. И эта форма была воспринята всеми другими выступающими, равнявшимися на «забойщика». Они, видимо, полагали, что такая форма выступления согласована мною с Брежневым.

Брежнев хотел, чтобы мое выступление полностью совпадало с положениями его доклада, в частности, чтобы в нем не было ни слова о культе личности, хотя весь мир ждал от съезда подтверждения неизменности курса КПСС на преодоление его последствий. Из «доверительных» бесед с Брежневым мне было ясно, что он не только сам не будет говорить об этом, но станет убеждать других, чтобы эта тема не затрагивалась в выступлениях по докладу.

Я не оправдал его ожиданий. В моем выступлении были такие слова: «Культ личности, нарушение ленинских норм и принципов партийной жизни, социалистической законности – все то, что мешало нашему движению вперед, решительно отброшено нашей партией, и возврата к этому прошлому не будет никогда. Надежной гарантией тому служит курс XX съезда и октябрьского пленума ЦК КПСС».

На следующий день я получаю материалы ТАСС и вижу, что буквально вся зарубежная пресса эти мои слова выносит на первое место. А уже затем довольно скупо говорит о докладе Брежнева.

Кроме того, в своем выступлении я остановился на том новом явлении, которое было отмечено еще на сентябрьском (1965 года) пленуме ЦК. Дело в том, что капиталовложения в развитие промышленности не давали ожидаемого эффекта и темпы роста производства несколько снизились. Я указал на одну из причин этого явления – недооценку марксистско-ленинского положения о том, что высоким темпам развития производительных сил при социализме должно в полной мере постоянно соответствовать совершенствование производственных отношений.

«Исходя из марксистско-ленинского понимания роли науки, требуется, – говорил я, – прежде всего, глубокое теоретическое изучение и обобщение процессов, происходящих в экономической жизни страны. Между тем в последние годы много говорилось об отставании экономической теории. Слабо развивается наука об организации производства, особенно об управлении современным социалистическим предприятием. Долгое время не уделялось необходимого внимания разработке проблем научной организации труда. Не выработана система подготовки кадров руководителей предприятий, поэтому, как правило, они лишь на практике познают искусство управления производством».

Я говорил также о том, что работники теоретического фронта «часто запаздывают с исследованием важных современных проблем политической экономии, философии, научного коммунизма, порой допускают субъективный, а то и недостаточно партийный подход к разработке вопросов теории, истории партии, а также оценки деятельности отдельных личностей».

После моего выступления в перерыве академик П. Н. Федосеев упрекнул меня, что я, мол, не за свой вопрос взялся.