Николай Лузан - Сталин. Операция «Ринг»

– Коля, ползи сюда, – позвал Миклашевский.

– Щас. А де Цибуляк? – откликнулся Ерофеев.

– Туточки, – подал тот голос и взмолился: – Хлопцы, трохи потише. Я не успеваю.

– Може, тебя еще на горбу понести! – огрызнулся Ерофеев.

– Кончайте собачиться! – цыкнул на них Миклашевский и распорядился: – Как только фонарь потухнет, дуйте ко мне!

Ракета, оставив после себя блеклый след на чернильном небосклоне, скатилась в лес. Кромешная темнота снова окутала окопы и нейтральную полосу. Ерофеев с Цибуляком воспользовались этим, перебрались к Миклашевскому и, склонившись над обрывом, стали всматриваться в темный провал. На дне оврага среди кустарника могла таиться разведгруппа – своя или немецкая – не важно, на нейтралке в темноте выживает тот, кто первым наносит удар.

Прошла минута, другая. Настороженный слух не уловил признаков опасности.

– Была не была! Пошли! – позвал Миклашевский, переложил в левую руку винтовку, в правую взял штык-нож и, перевернувшись на спину, соскользнул на дно оврага. За ним последовали Цибуляк и Ерофеев. Внизу они наткнулись на два мертвых тела – жертвы засады – то ли немцев, то ли красноармейцев, им было не до того. Цибуляк нервно взвизгнул, оттолкнулся от трупа и, судорожно засучив ногами, пополз наверх. Миклашевский с Ерофеевым устремились за ним. Выбравшись из оврага, они залегли в кустарнике, чтобы перевести дыхание и осмотреться.

Впереди подстерегала самая большая опасность – минное поле. Проходы, проделанные два дня назад минерами, а затем телами бойцов первой роты во время вчерашней атаки, в темноте утратили свои очертания. Во время очередной вспышки ракеты Миклашевский и Цибуляк напрасно напрягали зрение, пытаясь отыскать знакомые приметы, – дальше подбитого танка КВ ничего не видели. В этих условиях феноменальная зрительная память Ерофеева мало чем могла помочь, и здесь у Цибуляка сдали нервы. Он заскулил:

– Хлопцы, я нэчего нэ бачу. Ни за шо сгинем. Надо вертаться.

– Ты че, дурак, Степа?! Какой назад? К особисту? Так у него разговор короткий – к стенке! – напустился на него Ерофеев.

– Мыкола, так на мине же сгинем.

– Заткнись, Степан, и без того тошно! – цыкнул Миклашевский. – Будем ждать, когда луна проглянет, а там видно будет.

– Игорь дело говорит. У нас только одна дорога – к Гансам! – поддержал его Ерофеев.

– Чи на кладбище, – буркнул Цибуляк и, смирившись, перебрался под бок к Миклашевскому.

Тот нервно покусывал стебель травы и бросал нетерпеливые взгляды на небо. Наконец из-за облаков выглянула луна и осветила окрестности призрачным светом. Ерофеев оживился, отыскал знакомые приметы и предложил:

– Игорь двигает к танку, от него чуть вправо, а потом прямо на башню водокачки.

– А после идем левее, так? – уточнил Миклашевский.

– Ага, – подтвердил Ерофеев.

– Хлопцы, а шо, если и там мины? Ни за шо сгинем, – продолжал скулить Цибуляк.

– Степан, не хочешь, вертайся! – отрезал Ерофеев и, подождав, когда погаснет ракета, пополз к мрачной громаде КВ.

В тумане, косматыми языками наползавшем со стороны ручья, танк напоминал истерзанное гигантскими когтями чудовище. Броня лохмотьями свисала на землю, ствол был завязан немыслимым узлом, а гусеницы бугрились волной. Ерофеев уверенно продвигался к нему. Миклашевский старался не сбиться с его следа, но каждый раз, когда руку обжигал холод металла, в нем все замирало. Пока удача была на их стороне. Поразительная зрительная память Ерофеева не подвела, они благополучно добрались до танка, перевели дыхание и изготовились к следующему броску.

Впереди лежал еще один сложный участок в минном поле. Артиллерия превратила бывшую машинно-тракторную станцию в каменоломни. Единственным ориентиром служила чудом уцелевшая и напоминавшая решето водонапорная башня. На этот раз очередь идти первым выпала Миклашевскому. Каждый шаг в этом лабиринте смерти давался ему с трудом, в тот миг, когда он ступал на песчаный бугорок и ноги разъезжались в стороны, сердце на миг замирало, а затем начинало биться, как кузнечный молот. Метр за метром, отсиживаясь в воронках, когда в воздух взлетала осветительная ракета, он, Цибуляк и Ерофеев приближались к немецким позициям.

Минное поле осталось позади, и на смену страху пришла боль – физическая и моральная. Развалины щетинились обломками кирпича, металла и арматуры, безжалостно терзали ноги и руки. Миклашевский, сцепив зубы, продолжал упорно продвигаться к гитлеровским окопам. На последних метрах минного поля ему пришлось пробираться по телам боевых товарищей – жертв предыдущих атак штрафного батальона. От тошнотворного запаха мутило сознание, руки горели нестерпимым огнем, когда натыкались на искромсанные осколками и пулеметными очередями тела. Чем меньше метров оставалось до вражеских позиций, тем все чаще пальцы вязли в разложившейся человеческой плоти и натыкались на осколки костей. Они – неизвестные Миклашевскому боевые товарищи и после своей гибели помогали ему найти путь на поле смерти.

Наконец перед ним возникло ограждение из колючей проволоки, за ним угадывалась траншея. Миклашевский, Ерофеев и Цибуляк залегли и напрягли слух. Немцы не подавали признаков жизни, напуганные отчаянными вылазками советских разведывательно-диверсионных групп, они вели себя осторожно и строго соблюдали светомаскировку. Миклашевский подполз ближе к траншее и прислушался. Справа донеслись приглушенные голоса, на мгновение возникли и исчезли два тлеющих огонька от сигарет. Он взял влево, подальше от поста, Ерофеев с Цибуляком последовали за ним. Под прикрытием кустарника они поползли к траншее, уходившей вглубь боевых порядков. Она вывела их к блиндажу. Сквозь неплотно прикрытую дверь пробивалась тонкая полоска света. Миклашевский подобрался к брустверу, подался вперед и отшатнулся.

Они появились неожиданно. Их было двое: один высокий и худой, как жердь, второй – приземистый, чем-то напоминающий бульдога. «Жердь» щелкнул зажигалкой, слабый огонек выхватил из темноты небритое, скуластое лицо с неправдоподобно длинным носом, напоминающим клюв птицы, и крепкие белые зубы, обнажившиеся в оскале. Миклашевский впервые так близко видел живых врагов – фельдфебеля и рядового. В них не было враждебности, они о чем-то оживленно переговаривались. Рядовой склонился к плечу «бульдога» – фельдфебеля и что-то сказал, тот хохотнул.

Смех на поле смерти, где она собирала свой страшный урожай, взорвал Миклашевского. Удушающая волна ненависти захлестнула его. Это они – арийцы – принесли неисчислимые бедствия и страдания в его родной Ленинград. Они обрекли на мученическую голодную смерть тысячи безвинных детей, женщин и стариков. Они ежедневно, ежечасно превращали в руины дивное творение Петра.