В. Назаров - Загадки Русского Междуречья

См., например: Топоров В.Н. Об иранском влиянии в мифологии народов Сибири и Центральной Азии // Кавказ и Средняя Азия в Древности и Средневековье. М., 1981; Демин В.Н. Загадки Урала и Сибири. М., 2000; Зинченко Н.Н. И возвестила земля… Екатеринбург, 2000.

Само слово «шаман» рождено в Сибири, а уж отсюда пошло гулять по всему свету, со временем превратившись в международный термин. Возмутителями лексического спокойствия стали эвенки. Они имеют тунгусо-маньчжурские корни (почему и именовались в прошлом тунгусами). Однако, как бы ни странно это показалось, в самом эвенкийском языке шаманами первоначально называли не своих собственных чародеев, а буддийских монахов. Да и само слово, как оказалось, проникло в тунгусо-маньчжурскую среду из сопредельной индоевропейской культуры: слово «шаман» в знакомой огласовке встречается в мертвых теперь индоевропейских языках – пракритском (разговорный коррелят санскрита), палийском (литературный язык первоначального буддизма) и тохарском. У других северных, сибирских и дальневосточных народов шаман звался по-своему: у лопарей-саамов – нойд, у якутов – оюн (для мужчин) и удаган (для женщин), у ненцев – тадебя, у юкагиров – алма, у хантов – ёлтаку и т. п.

В Новгородском диалекте зафиксированы также слова «невь», «невья» – со сходным смыслом.

См., например: Демин В.Н. Тайны земли русской. М., 2000; Загадки русских летописей. М., 2001; Русь летописная. М., 2002; Звездная судьба народов России. М., 2002.

Сюда, помимо упомянутых выше древнерусских сказаний, надо включить житийную литературу и родовые легенды, наспех записанные и сверх меры литературно обработанные Александром Артыновым; недавно они частично изданы Ю.К. Бегуновым в составе двух сборников – «Сказания Великого Новгорода» (М., 2000) и «Сказания Ростова Великого» (М., 2000).

см.: Соколов Б.М. Большой стих о Егории Храбром. М., 1995. С. 136 – 140; 142 – 143

Талашкино: Изделия мастерских кн. М. Кл. Тенишевой. Пб., 1905. С. 13.

См., например: Купер Дж. Энциклопедия символов. М., 1995. С. 277; Тресиддер Дж. Словарь символов. М., 1999. С. 310.

Подробнее см.: Щепанская Т.В. Проминальная символика // Женщина и вещественный мир культуры у народов Европы и России. СПб., 1999. Проминальная символика – собирательный термин для обозначения проемов (дыр, углублений, развилок и т. п.) или же пронимания (протаскивания, продевания, втыкания, всования, любого другого погружения в про – ем и действия в таком состоянии). Например, к незапамятным временам восходят сакральные представления о дуплах в старых деревьях как символах женского естества и разнообразные магические действия вокруг (вплоть до влазания в такое дупло, символизировавшее материнскую утробу, если конечно, позволяли размеры древесного проема). В родильных обрядах в качестве символики родов и материнства повсеместно использовались различные полые или дырчатые предметы: от природных камней с углублениями и дырок от сучка в деревянной мебели до квашней, горшков, ведер, горлышек от бутылок и т. д. и т. п.

См.: Никольский Н.М. Происхождение и история белорусской свадебной обрядности. Минск, 1956.

Если несколько упростить господствующие научные представления, они выглядят примерно следующим образом. Материально-вещественный мир представляет собой бесчисленное множество изолированных друг от друга тел, частиц и создаваемых ими полей. Они точно «мячики» в воздушной, безвоздушной и иной среде, между которыми происходит обмен разного рода информацией. В действительности все обстоит иначе, можно даже сказать – наоборот. В основе Мироздания заложена бесконечная и неисчерпаемая среда, названная очень неудачно физическим вакуумом (но других, более удачных терминов пока не предложено). Изолированные тела (все – от элементарных частиц до галактик, включая, разумеется, и живых существ) суть всего лишь проявления этой объективно-природной среды. Они не плавают в ней, как в море корабли, – они как бы сгустки ее самой. Потому-то и информация поступает в виде энергетических импульсов прежде всего в саму эту первичную среду, выступающую как своего рода информационный банк Вселенной, откуда индивид черпает смысловую ноосферную информацию и тем же путем передает ее дальше.

Впрочем, на этот счет существует и особое мнение: якобы скупые сведения, содержащиеся в сочинениях средневековых арабских географов, можно трактовать таким образом, что под понятие стольного города древних русов попадает и город Руса (см.: Агеева Р. А., Васильев В.Л., Горбаневский М.В. Старая Русса: Тайны имени древнего города. М., 2002).

Наши этимологи страсть как любят объяснять происхождение разных русских топонимов и гидронимов на основе иноязычных слов (финно-угорских, тюркских, самодийских, тунгусо-маньчжурских и т. п.), означающих «болото». Между тем если возраст топонимов может насчитывать многие сотни и даже тысячи лет, то заболоченные места, которые якобы дали эти названия, зачастую появились совсем недавно (и, следовательно, никак не могли повлиять на название водных или же сухопутных объектов). Болота (даже очень большие и топкие) не вечны. Зачастую они возникают там, где человек прекращает свою хозяйственную деятельность. Даже брошенные пашни заболачиваются. На месте оживленного почтового тракта Владимир – Коломна, где еще сто лет назад жизнь била ключом, сейчас – безлюдье и непроезжее болото.

См.: Индуизм. Джайнизм. Сикхизм: Словарь. М., 1996. С. 221.

Между прочим, в русском языке по сей день сохранились слова с древнеарийским корнем «чакр», значение которых, однако, можно отыскать либо в Словаре Владимира Даля, либо в словарях областных народных говоров (что свидетельствует о постепенном выпадении их из словарного запаса): чекрыжить – «обрезать» и чакрыжник – «мелкий лес вперемежку с кустарником». Сохранились и русские фамилии, образованные от этих слов.

У Луга было еще одно имя: по-ирландски его звали Ллеу, – данный теоним вполне созвучен с древнеславянским Лелем.

В санскрите лексема «tulв» имеет иной смысл: «весы», «чаша весов», «вес», «равновесие», «равенство», «сходство».

Примечательно также исконное имя города Пржевальска в Киргизии, на берегу озера Иссык-Куль, который первоначально назывался Каракол: в данном топониме соединены сразу две архаичные лексемы – «кар» и «кол».

Татищев В.Н. Собр. соч. в 8 т. Т. 3. М., 1995. С. 127.