Фридрих Шиллер - Тридцатилетняя война

Ввиду господствующего положения, занимаемого баварцами на Дунае, собрание четырёх верхних округов, местом которого сперва избрали Ульм, было перенесено в Гейльброн, куда прибыли представители двенадцати имперских городов и блестящая толпа законоведов, князей и графов. Прислали своих уполномоченных также иностранные государства — Франция, Англия и Голландия, и Оксеншерна появился на нём со всей пышностью представителя короны, величие которой ему предстояло утверждать. Он сам руководил собранием и делал доклады, которые определяли ход совещаний. Выслушав от всех собравшихся здесь чинов уверения в непоколебимой верности, преданности и единодушии, он потребовал, чтобы они формально и торжественно объявили императора и лигу своими врагами. Но насколько для шведов было важно довести враждебные отношения между императором и чинами до формального разрыва, настолько сами чины мало были склонны решительным шагом отрезать себе всякую возможность примирения и таким образом полностью отдать свою судьбу в руки шведов. Они находили, что формальное объявление войны бесполезно и ненужно, поскольку она ведётся, и их стойкое сопротивление заставило канцлера умолкнуть. Ещё более оживлённые споры вызвал третий, наиважнейший вопрос, обсуждавшийся собранием, — вопрос об изыскании средств на продолжение войны и о взносах чинов на содержание войск. Правило Оксеншерны — взваливать как можно большую часть общего бремени на германские государства — было несовместимо с принципом чинов давать как можно меньше. Здесь шведский канцлер познал пренеприятную истину, которую до него познали тридцать императоров, что из всех тягостных дел самое тягостное — добывать от немцев деньги. Вместо того чтобы согласиться отпускать необходимые для вновь организуемых армий суммы, ему красноречиво перечисляли все бедствия, причинённые уже существующими армиями, и требовали облегчения прежних тягот в тот момент, когда надо было взять на себя новые. Дурное настроение, вызванное в чинах денежными требованиями канцлера, породило тысячи жалоб, и бесчинства войск во время переходов и постоев были изображены с ужасающей правдивостью.

Находясь на службе у двух самодержавных государей, Оксеншерна не привык к формальностям и медленному ходу республиканских совещаний и не был способен терпеливо выслушивать возражения. Всегда готовый действовать, когда признавал это необходимым, и непоколебимый в однажды принятом решении, он не понимал непоследовательности большинства людей, которые жаждут достичь цели — и ненавидят потребные к тому средства. Крутой и властный от природы, он здесь сознательно показал себя таким, ибо теперь всё зависело от того, чтобы твёрдым, самоуверенным поведением прикрыть бессилие Швеции и, усвоив себе повелительный тон, стать в самом деле властелином. Что удивительного, если при таком расположении он чувствовал себя среди немецких учёных и чинов совсем не в своей сфере и доходил до отчаяния от немецкой обстоятельности — характерной черты немцев во всех их общественных совещаниях. Пренебрегая древним порядком, которому вынуждены были подчиняться могущественнейшие из императоров, он отверг все письменные рассуждения, столь любезные немецкой медлительности; он не понимал, как можно десять дней препираться о статье, которую, казалось ему, надо было принять, как только она была оглашена. Но как ни сурово было его отношение к чинам, он всё же нашёл их вполне склонными и готовыми принять четвёртую статью, касавшуюся его самого. Когда он перешёл к вопросу о необходимости дать учреждаемому союзу главу и руководителя, эта честь была единогласно присуждена Швеции, и его всепокорнейше просили послужить общему делу своим просвещённым умом и взять на себя бремя высшего надзора. Но чтобы обеспечить себя от злоупотребления высшей властью, которую этим назначением отдавали в его руки, к нему, не без внушений Франции, приставили под названием помощников несколько человек наблюдателей, которые должны были ведать финансами союза и имели голос в вопросах набора, расположения и передвижения войск. Оксеншерна энергично восстал против такого ограничения своей власти, затруднявшего выполнение любого дела, требующего быстроты или скрытности, и лишь с большим трудом отвоевал себе право поступать в военных делах по своему усмотрению. Наконец, канцлер коснулся также щекотливого вопроса о вознаграждении, какого Швеция может ждать от благодарности своих союзников по окончании войны; он льстил себя надеждой, что ему назовут Померанию, которую в первую очередь имела в виду Швеция, и пообещают деятельную поддержку чинов для приобретения этой области. Но всё ограничилось туманными и ненадёжными уверениями в том, что при заключении мира все будут стоять друг за друга. Что сдержанность чинов в этом вопросе отнюдь не проистекала из уважения к имперской конституции, доказывается той щедростью, какую, предполагали выказать канцлеру в нарушение священнейших законов империи. Ему едва не предложили в вознаграждение архиепископство Майнцское, которым он и так владел по праву завоевания, и лишь с трудом удалось французскому послу предотвратить этот шаг, столь же неразумный политически, сколь и постыдный. Как ни мало соответствовал исход совещания желаниям Оксеншерны, всё же он достиг важнейшей своей цели: руководство всеми делами отныне принадлежало ему, его державе, чины четырёх великих округов были связаны более тесными и прочными узами, а на содержание армии был определён ежегодный взнос в два с половиною миллиона талеров.

Такая уступчивость со стороны чинов заслуживала благодарности Швеции. Через несколько месяцев после смерти Густава-Адольфа пфальцграф Фридрих, снедаемый тоской, закончил свою печальную жизнь. Этот жалкий государь в течение восьми месяцев обременял придворный штат своего покровителя и, повсюду гоняясь за ним в его свите, расточил ничтожные остатки своего достояния. Наконец, он приблизился к цели своих желаний, и пред ним раскрылось более светлое будущее, как вдруг смерть унесла его покровителя. Но то, что казалось ему величайшим несчастьем, имело самые благоприятные последствия для его преемника. Густав-Адольф мог позволить себе откладывать возвращение его владений и умалить ценность этого дара тягостными оговорками; Оксеншерна, для которого дружба Англии, Голландии, Бранденбурга и доброе расположение всех вообще протестантских чинов были неизмеримо важнее, вынужден был исполнить долг справедливости. Поэтому, на том же собрании в Гейльброне он передал наследникам Фридриха как все завоёванные уже, так и могущие быть завоёванными в будущем пфальцские земли, за исключением лишь Мангейма, который должен был остаться в руках шведов до возмещения военных издержек. Канцлер не ограничивал своей любезности Пфальцским домом; другие союзные государи, правда, несколько позже, также получили от Швеции доказательства признательности, которая обошлась этой державе столь же дёшево.